– Надеюсь, вы мне поможете, – сказал он.
– Конечно, я вам помогу, Жорж-Жак.
Робеспьер был очень серьезен, очень внимателен и всецело владел собой в это утро, когда все остальные ощущали себя не в своей тарелке.
– Хорошо, – сказал Дантон. – Значит, вы примете министерский пост?
– Простите, не могу.
– Что значит не можете? Вы нужны мне. Понимаю, вы должны управлять якобинцами, вы заседаете в новой Коммуне, но сейчас мы вместе… – Новый министр запнулся и сжал кулачищи жестом, который изображал единение.
– Если вам нужен глава аппарата, подойдет Франсуа Робер.
– Не сомневаюсь.
Неужели ты вообразил, подумал Дантон, что нужен мне в качестве чиновника? Ничего подобного. Я намерен дать тебе высокооплачиваемую, но неофициальную роль. Стать моим политическим советником, моим третьим глазом, третьим ухом. Так в чем загвоздка? Ты создан, чтобы быть вечным оппозиционером, а труд правления не для тебя? В этом все дело? Или ты не желаешь быть у меня на посылках?
Робеспьер поднял взгляд – его светлые глаза мимолетно скользнули по несостоявшемуся хозяину.
– Вы же не станете настаивать?
– Как пожелаете.
В эти дни Дантон часто ловил себя на том, что различает один свой голос – псевдорафинированный, адвокатский, медлительный, требующий изысканности выражений, и другой – тоже объект тщательного культивирования – свой голос для улиц. У Робеспьера был один голос на все случаи жизни – ровный, лишенный чувства. Робеспьер не видел смысла притворяться.
– Надеюсь, в Коммуне вы станете действовать решительнее? – Дантон постарался говорить мягче. – Фабр коммунар, можете им командовать.
Кажется, это предложение позабавило Робеспьера.
– Не уверен, что обладаю вашей склонностью раздавать команды.
– Ваша главная проблема – семейство Капетов. Где вы намерены их содержать?
Робеспьер разглядывал свои ногти:
– Некоторые полагают, что их следует содержать под охраной во дворце министра юстиции.
– Неужели? Надеюсь, мне выделят чердак или кладовку, чтобы вершить оттуда дела государства?
– Я сказал, что вам это не понравится. – Казалось, Робеспьер хотел подтвердить свои подозрения.
– Их нужно запереть в старой башне Тампля.
– Так считает Коммуна. Это будет жестоко по отношению к детям, учитывая условия, к которым они привыкли.
«Максимилиан, ты когда-нибудь был ребенком?» – подумал Дантон.
– Мне сказали, их разместят с удобством, они смогут гулять в садах. Возможно, дети захотят завести собачку, которую будут выводить.
– Не спрашивайте меня об их желаниях, – сказал Дантон. – Черт подери, откуда я знаю? Кроме того, есть дела поважнее Капетов. Мы должны мобилизовать город. Нам нужны соответствующие полномочия для обысков и конфискации оружия. Нужно устроить облаву на роялистов. Тюрьмы переполнены.
– Это неизбежно. Те, кто выступил против нас на прошлой неделе, – полагаю, теперь мы называем их преступниками? Нужно определить их статус. Если они обвиняемые, мы должны обеспечить им суд, что затруднительно, поскольку я не совсем понимаю, за какое преступление их судить.
– Их преступление в том, что они отстали от событий, – ответил Дантон. – И я не профан в юриспруденции, я понимаю, обычные суды не годятся. Я поддерживаю идею особого трибунала. Вы готовы стать судьей? Завтра мы это решим. Также следует известить провинцию о том, что происходит в столице. Что думаете?
– Якобинцы хотят изложить согласованную…
– Версию?
– Забавный выбор слова. Разумеется… Люди должны знать, что случилось. Камиль напишет. Клуб опубликует ее и доведет до сведения народа.
– Камиль поднаторел в изложении версий, – заметил Дантон.
– А затем нам предстоит подумать о новых выборах. Судя по нынешнему раскладу, не представляю, как нам удастся не допустить возвращения людей Бриссо.
Его тон заставил Дантона поднять глаза.
– Думаете, с ними нельзя договориться?
– Думаю, даже попытка будет преступлением. Дантон, вы же понимаете, к чему они клонят. Они хотят противопоставить провинцию Парижу – они федералисты. Хотят расколоть нацию. Если это случится, если они своего добьются, думаете, французы устоят перед Европой?
– Едва ли. Точно нет.
– Их политика ведет к распаду нации. Они изменники. Выступают на стороне врага. Возможно, кто знает, действуют по его наущению?
Дантон поднял палец:
– Постойте. Сначала вы утверждали, что они хотят развязать войну, теперь, что хотят ее проиграть. Если желаете, чтобы я поверил, будто Петион, Бриссо и Верньо – австрийские агенты, вам придется представить доказательства, законные доказательства.
И даже тогда, подумал Дантон, я тебе не поверю.
– Я постараюсь, – сказал Робеспьер, вылитый школьник, дающий обещание учителю. – А кстати, как вы намерены поступить с герцогом?
– Бедный старина Филипп, – промолвил Дантон. – За свои труды он заслуживает поощрения. Думаю, мы должны посодействовать тому, чтобы парижане избрали его в новое Национальное собрание.
– Национальный конвент, – поправил Робеспьер. – Да, если придется.
– Остается еще Марат.
– А чего он хочет?
– О, Марат ничего не просит, по крайней мере для себя. Я просто хотел сказать, что нам следует с ним договориться. У него громадное число сторонников из народа.
– Это так, – согласился Робеспьер.
– Вы могли бы взять его к себе в Коммуну.
– А в Конвент? Люди скажут, Марат бескомпромиссный, слишком радикален, да и Камиль тоже, но они нам нужны.
– Бескомпромиссный? – спросил Дантон. – Времена бескомпромиссные. Войска бескомпромиссные. Мы переживаем переломный момент.
– Не сомневаюсь. Но с нами Бог, и это нас поддерживает.
Дантон пытался переварить странный аргумент.
– К сожалению, – заметил он наконец, – Бог не вооружит нас пиками.
Робеспьер отвернулся. Все равно что играть с ежом, подумал Дантон. Дотронешься до его носа – и вот перед тобой торчат одни иголки.
– Я не хотел войны, – сказал Робеспьер.
– К несчастью, война уже идет, и мы не может делать вид, будто она нас не касается.
– Вы доверяете генералу Дюмурье?
– Он не давал нам повода в себе усомниться.
Губы Робеспьера скривились в мрачной улыбке.
– Но ведь этого мало, не так ли? Что он сделал, чтобы убедить нас в своем патриотизме?
– Он солдат и должен быть верен действующему правительству.
