Когда Габриэль достаточно оправилась, она заторопилась домой. Улицы кишели народом. Привратник испугался и запер ворота Кур-дю-Коммерс; Габриэль пришлось барабанить в дверь, дергать звонок и кричать, чтобы ее впустили в собственный дом.
– Мы можем пройти через булочную, если нам позволят, – сказала она. – Войти в переднюю дверь и выйти через заднюю на кухне.
Но булочник даже не впустил их в лавку, он накричал на них, толкнул Габриэль в грудь, ушибив ее и опрокинув на землю. Волоча Габриэль за собой, они вернулись к большим воротам. Когда вокруг начала собираться толпа, Люсиль опустила руку в карман и кончиками пальцев погладила нож.
– Я вас знаю, я узнаю ваши лица, и, если вы подойдете еще на шаг, к полуночи ваши головы будут торчать на пиках, и я сама их с радостью туда насажу.
Затем ворота открылись, их втянули внутрь, заскрипели засовы, и вот они уже у двери, на лестнице, в квартире Дантонов, и Люсиль грозно произнесла:
– Теперь отсюда ни ногой.
Габриэль трясла головой – растерянная, обессиленная. От реки доносился неумолчный треск выстрелов.
– Матерь Божья, я выгляжу так, словно провела три дня в могиле, – сказала Луиза, поймав свое отражение в зеркале после того, как они снова взбили подушки и уложили Габриэль.
– Как вы думаете, почему у Дантонов отдельные кровати? – прошептала Луиза на ухо Люсиль, когда ей показалось, что Габриэль ее не слышит.
Люсиль пожала плечами.
– Потому что он раскидывает руки во сне, с кем-то дерется, не знаю с кем, – сонно пробормотала Габриэль.
– С врагами? Кредиторами? Собственными наклонностями? – спросила Люсиль.
Луиза Робер обследовала туалетный столик Габриэль, обнаружила румяна и нанесла их на щеки маленькими кружочками, как делали при дворе. Затем предложила румяна Люсиль, на что та ответила:
– Прочь, распутница, вы же знаете, мне с моей красотой эти уловки ни к чему.
День клонился к вечеру. Улицы опустели. Последние часы, думала Люсиль, последние часы этого мира, а мы сидим и ждем, когда солнце погаснет. Но солнце и не думало гаснуть, оно жгло сияющий триколор, головы марсельцев, поющие колонны победителей и верных кордельеров, которым хватило здравого смысла просидеть по домам весь день, зато теперь они высыпали на улицы, восхваляя республику, призывая смерть на головы тиранов, славя своего предводителя Дантона.
В дверь заколотили. Люсиль открыла – теперь ей было все нипочем. Незнакомый здоровяк, слегка пошатываясь, прислонился к дверному косяку.
– Простите, мсье, – рассмеялась Луиза Робер. – Кажется, мы незнакомы.
– Во дворце крушат зеркала, – заявил он. – Кордельеры теперь короли.
Он протянул что-то Габриэль, та неловко приняла дар. Это был тяжелый серебряный гребень.
– С туалетного столика королевы, – пояснил незнакомец.
Указательным пальцем Габриэль провела по выпуклой монограмме: «А», Антуанетта. Мужчина качнулся вперед, подхватил Люсиль, оторвав ее от пола. От него разило вином, табаком, кровью. Незнакомец впился в горло Люсиль жадным пролетарским поцелуем, затем опустил ее на пол и загрохотал вниз по ступеням.
– Боже мой, – сказала Луиза. – Да у вас легион обожателей, Люсиль. Вероятно, ему пришлось годами ждать своего шанса.
Люсиль вытащила носовой платок и протерла шею. Те, кого я встретила утром, не были моими обожателями, подумала она. Она погрозила пальцем и проговорила, умело изображая Реми:
– Я просто говорю им: мальчики, незачем из-за меня ссориться – у нас же свобода, равенство, братство, разве забыли?
Гребень королевы валялся там, где его уронила Габриэль, на ковре в гостиной.
Дантон вернулся домой ближе к вечеру. Его голос донесся до них с улицы. Он пришел с Фабром, гением нашей эпохи, Лежандром, мясником, Колло д’Эрбуа, самым омерзительным из людей, с Франсуа Робером и Вестерманном. С обеих сторон его поддерживали Лежандр и Вестерманн, Дантон плохо стоял на ногах, был небрит, обессилен и от него разило коньяком.
– Мы победили! – орали они.
Простая песня, зато удачный лозунг. Дантон подхватил Габриэль и с такой яростью прижал к себе, что у нее снова подогнулись колени.
Дантон усадил ее в кресло.
– Она и так еле стоит на ногах, – сказала Луиза Робер, ее кожа сияла под румянами, ее Франсуа вернулся.
– Убирайтесь отсюда! – сказал Дантон. – Разве вам негде спать?
Он вломился в собственную спальню и бросился лицом на кровать. Люсиль последовала за ним. Она коснулась его затылка, взяла его за плечи. Дантон застонал:
– Дай мне время, я не готов. – Затем, ухмыляясь, перевернулся и рухнул на спину. – О Жорж-Жак, Жорж-Жак, – обратился он к себе, – жизнь есть череда невероятных возможностей. Ну и что бы сказал о тебе мэтр Вино?
– Скажите, где мой муж.
– Камиль? – Его улыбка стала еще шире. – Камиль в Школе верховой езды, трудится над очередным пунктом жизненного плана. Нет, Камиль нам не чета, он не нуждается в сне.
– Когда я видела его в последний раз, – сказала Люсиль, – он был сам не свой.
– Да. – Улыбка сошла с лица Дантона, веки опустились, затем снова поднялись. – Эта сучка Теруань прикончила Сюло в двадцати ярдах от него. И вот еще что, за весь день мы ни разу не видели Робеспьера. Небось прячется в погребе у Дюпле. – Он запнулся. – Сюло учился вместе с Камилем. Какой маленький мир, и Макс, кстати, тоже. Камиль – мальчик прилежный, далеко пойдет. Завтра мы узнаем… – Его глаза закрылись. – Так-то.
Национальное собрание начало очередное заседание в два часа ночи. Дебаты сопровождались некоторыми неудобствами, то периодически заглушаемые стрельбой, то прерванные прибытием королевской семьи в половине девятого утра. Только вчера собрание проголосовало за то, чтобы прекратить обсуждать будущее монархии, а сегодня в разоренном и разрушенном дворце от нее почти ничего не осталось. Правые считали, что перерыв в обсуждении стал сигналом к началу мятежа. Левые говорили, что, отказавшись обсуждать этот вопрос, депутаты утратили право именоваться выразителями народных чаяний.
Королевское семейство с несколькими приближенными втиснули в каморку для газетчиков за председательским помостом. С вечера толпы просителей и делегатов теснились в коридорах и комнате для дебатов. Снаружи доходили невероятные и пугающие слухи. Все валики и перины во дворце порубили саблями, и в воздухе вихрем кружился пух. Проститутки занимались своим ремеслом в постели королевы, хотя зачем ради этого надо было рубить перины, никто не мог объяснить. Кто-то играл на скрипке над трупом с перерезанным горлом. Сто человек закололи и забили насмерть дубинками на улице Эшель. Повара сварили. Слуг вытащили из-под кроватей, из дымоходов и сбросили из окон прямо на пики. Начались пожары, и, как всегда, поползли сомнительные слухи о людоедстве.
