– Выходит, я лгу? – спросил Марат.
– Я признаю, некоторые из них захотят вступить в переговоры, чтобы вернуть свои посты. Это просто лишний раз доказывает, что нет никаких бриссотинцев.
– Только если это выгодно нам, – сказал Марат.
Четыре часа пополудни, улица Кордельеров.
– Но вы не можете просто так уйти.
Камиль был потрясен. Нельзя явиться солнечным днем и сказать, двадцать лет я был счастлив считать вас своим другом, а теперь я ухожу на смерть.
– Можно, – неуверенно ответил Луи Сюло. – Вполне.
Ему, летописцу «Деяний апостолов», везло. И в восемьдесят девятом, и в девяностом толпа могла разорвать его – толпа, которую науськивал Фонарный прокурор. «Проходя мимо фонарного столба, я вижу, с какой жадностью он ко мне тянется», – писал Сюло.
Потрясенный Камиль молча смотрел на друга, хотя ему следовало знать, следовало ждать такого исхода. Луи был за границей, в лагерях эмигрантов. Зачем он вернулся в Париж? Разве только решил свести счеты с жизнью.
– Вы сами рискуете, – сказал Сюло. – Мне незачем вам рассказывать, как это бывает. Я оставил надежды сделать из вас роялиста. По крайней мере, это в нас общее – мы верны нашим принципам. Я готов умереть, защищая дворец, но кто знает, вдруг королю повезет. Мы еще можем победить.
– Ваша победа станет моей погибелью.
– Я этого не хочу, – сказал Сюло.
– Лицемер. Вы должны этого хотеть. Нельзя выбирать путь и отказываться от последствий того, куда он вас заведет.
– Я не выбирал путь. Я сохраняю веру.
– Веру в этого грустного толстого болвана? Если хотите, чтобы вас принимали всерьез, нельзя жертвовать жизнью ради Капета. Это просто нелепо.
Луи отвел взгляд:
– Не знаю… возможно, я в чем-то с вами согласен. Но медлить больше нельзя.
Камиль раздраженно махнул рукой:
– Разумеется, медлить нельзя. Ступайте к себе и сожгите все, что вам могут вменить. Тщательно переберите бумаги – сами знаете, с революцией появляются новые преступления. Соберите только самое необходимое – пусть никто не догадается, что вы бежите. Потом передадите мне ключи, и я обо всем позабочусь впоследствии… в смысле, на будущей неделе. Сюда не возвращайтесь: у нас ужинают марсельцы. Ступайте к Аннетте Дюплесси и затаитесь, пока я за вами не приду. Подготовьте мне очень подробную записку о том, как следует уладить ваши финансовые дела. Но собственноручно не пишите, попросите моего тестя вам помочь и не пренебрегайте его советами. Бумагу не подписывайте и не оставляйте на виду. Тем временем я раздобуду вам паспорт и другие документы. Вы говорите по-английски?
– А вы умеете распоряжаться. Можно подумать, вам не впервой переправлять людей из страны.
– Бога ради, Луи.
– Спасибо, но нет.
– В таком случае возвращайтесь сюда к девяти, – взмолился Камиль. – Завтра я отвлеку их, вас никто не заметит. У вас появится шанс спастись.
– Но, Камиль, вы сильно рискуете. Вы можете навлечь на себя большие неприятности.
– Так вы не придете?
– Нет.
– В таком случае что толку продолжать этот разговор?
– Потому что я боюсь за вас. Вы ничем мне не обязаны. Мы оказались… нет, мы выбрали… мы выбрали разные стороны. Учитывая обстоятельства, я и вообразить не мог, что наша дружба продлится так долго.
– Когда-то вы так не думали – вы смеялись, заявляя, что человек выше политики.
– Я помню. Свобода, веселье, королевская демократия. Когда-то я в это верил, но не сейчас. Королевской власти придет конец; лично мне свобода по душе, к тому же впереди сражения, не говоря о гражданской войне, нам будет не до веселья. Вы должны понять, что после того, что случится завтра, верность друзьям будет значить очень мало.
– Вы требуете от меня признать, что ради революции – такой, какой вы ее воображаете, – я позволю человеку, которого я люблю, сгинуть из-за собственной глупости.
– Я не хочу, чтобы вы пожалели об этом впоследствии.
– Я вам не позволю. Сегодня же вечером вас арестуют. Я не позволю вам покончить с собой.
– Едва ли этим вы окажете мне услугу. Я так долго насмехался над Фонарем и теперь не хочу, чтобы меня выволокли из камеры и на нем вздернули. Никто не заслуживает такой смерти. Я знаю, вы можете отправить меня в тюрьму, но это будет предательством.
– Чего?
– Принципов.
– Что вам до моих принципов, а мне до ваших?
– Спросите Робеспьера, – устало ответил Луи. – Спросите совестливого человека, что важнее: друг или страна? Спросите его, какова нынче цена человеческой жизни? Старинные приятели или новые принципы? Спросите Робеспьера, Камиль. – Он встал. – Зачем я вообще к вам пришел, от меня одни неприятности.
– Никто не способен создать мне неприятности. Нет такой власти, которой это под силу.
– Однако, полагаю, к этому все идет. Простите, я так и не повидал вашего сына.
Луи протянул руку. Камиль отвернулся.
Луи сказал:
– Отец Берардье в тюрьме, дорогой мой. Вы не могли бы посодействовать его освобождению?
Пряча лицо, Камиль сказал:
– Марсельцы разойдутся после ужина в половине девятого, если не затянут песню. Потом я буду с Дантоном, где бы он ни находился. Можете заходить в любое время. Ни он, ни его жена вас не выдадут.
– Я не знаю Дантона. Конечно, я его видел, но ни разу с ним не беседовал.
– Вам незачем вступать с ним в беседу. Просто скажете, что я прошу его спрятать вас, такая у меня причуда.
– Вы не посмотрите на меня напоследок?
– Нет.
– Воображаете себя женой Лота?
Камиль улыбнулся, повернул голову. Дверь за Луи закрылась.
– Думаю, мне незачем возвращаться в Фонтене, – сказала Анжелика. – Виктор приютит меня. Хочешь повидаться с дядей?
– Нет, – ответил Антуан.
Дантон рассмеялся:
– Каков боец, хочет остаться.
– Надеюсь, у Виктора будет поспокойнее? – От переживаний лицо Габриэль выглядело болезненным, желтоватым.
– Да, да, да. Иначе я бы его не отпустил. А, Лолотта, и ты здесь.
Люсиль пронеслась по комнате и положила руки на плечи Дантону.
– Хватит хмуриться, – сказала она. – Я знаю, нас ждет победа!
– Вы перебрали с шампанским.
– Все вокруг меня балуют.
Он понизил голос, прошептав ей в волосы:
– Будь вы моей, и я бы вас баловал.
Люсиль со смехом отстранилась.
– Как вы можете? – резко спросила Габриэль. – Как вы можете смеяться?
