Мария-Антуанетта Акселю фон Ферзену: «Болваны. Они не понимают своих собственных интересов».
Схватки у Габриэль начались ночью, на неделю раньше срока. Он слышал, как она сползла с кровати, а когда открыл глаза, жена стояла над ним.
– Началось, – сказала она. – Позови Катрин. Думаю, на этот раз будет недолго.
Он сел, обхватил руками ее грузное тело. Отблески свечей влажно мерцали в ее черных волосах. Она прижала к себе его голову.
– Прошу, когда это закончится, пусть все будет как прежде.
Он не понимал, как до такого дошло.
– Ты замерзла, – сказал он, – ты вся дрожишь.
Он уложил ее в кровать, подоткнул одеяло. Затем пошел в гостиную подбросить дров в потухший камин.
Сейчас ему было здесь не место – спальня принадлежала доктору, повитухе, Анжелике и мадам Жели, соседке сверху. Стоя на пороге, он еще раз поговорил с Габриэль. Луиза Жели сидела на кровати, заплетая его жене тугую косу. Он тихо спросил ее мать: разве девочке пристало тут находиться? Но Луиза услышала и взглянула прямо на него.
– Пристало, мсье Дантон, – ответила она. – А даже если нет, мы все должны через это пройти, к тому же мне уже четырнадцать.
– Когда тебе исполнится сорок, – сказала ее мать, – тогда и будешь огрызаться. А сейчас ступай в кровать.
Он наклонился над Габриэль, поцеловал, сжал ее руку, затем посторонился, пропуская Луизу, но та, проходя мимо, слегка коснулась его и снова взглянула ему в лицо.
Рассвет выдался поздний, холодный, и, вступая в этот мир, его сын жалобно плакал. Окна заиндевели, и ледяные ветра битвы прочесывали пустые улицы.
Девятого марта умер император Леопольд. День-два, пока взгляды нового императора не стали достоянием общественности, мир еще казался возможным.
– Ценные бумаги растут, – сказал Фабр.
– Вы играете на бирже?
– Балуюсь, когда при деньгах.
– Бога ради, – сказала королева. – В карете дочери Неккера? Укрыться в лагере Лафайета? Смешно.
– Мадам, – сказал король, – говорят, это наш последний шанс. Министры советуют…
– Ваши министры безумны.
– Дальше будет хуже. Пока мы имеем дело с благородными людьми.
– Хуже быть не может, – заявила королева, искренне в этом уверенная.
Король печально смотрел на нее.
– Если падет это правительство…
Правительство пало.
Двадцать первое марта.
– Итак, Дюмурье, – сказал король, – вы уверены, что сумеете сплотить правительство?
Навязчивая мысль не давала ему покоя – этот человек два года сидел в Бастилии. Шарль Дюмурье поклонился.
– Не стоит, – поспешно сказал король. – Я знаю, вы якобинец, я все знаю.
(Но где взять другого, мадам, где?)
– Сир, я солдат, – сказал Дюмурье. – Мне пятьдесят три, и я всегда честно служил вашему величеству. Я самый преданный ваш подданный, и я…
– Да-да, – согласился король.
– …и я возглавлю Министерство иностранных дел. К тому же я неплохо знаю Европу. Я служил агентом вашего величества…
– Я не сомневаюсь в ваших способностях, генерал.
Дюмурье позволил себе легкий вздох. Были времена, когда король выслушивал своих министров. Со временем Людовик проявлял все меньше аппетита к делам государства, не желая слушать неприятных подробностей. Это был день необязательных заявлений и необдуманных решений. Если королю с королевой суждено спастись, чем меньше они будут знать, тем лучше. К тому же они могут отвергнуть его помощь, как отвергли протянутую руку Лафайета.
– Министром финансов – Клавьер, – сказал он.
– Закадычный дружок Мирабо. – На лице короля ничего не выражалось. Дюмурье терялся в догадках, хорошо это или плохо? – А министром внутренних дел?
– Сложный вопрос. Все достойные люди заседают в Национальном собрании, а депутаты не могут быть министрами. Дайте мне день на раздумья.
Король кивнул. Дюмурье поклонился.
– Генерал… – Нецарственный голос раздался за его спиной. Щеголеватый коротышка развернулся на каблуках. – Вы же не против меня, вы же не?..
– Против вашего величества? Потому что я якобинец? – Генерал пытался заглянуть королю в глаза, но тот смотрел куда-то влево от его головы. – Фракции возвышаются и теряют влияние, преданность остается.
– Да-да, – рассеянно сказал король. – Я не назвал бы якобинцев фракцией, скорее властью… раньше у нас была церковь, теперь якобинский клуб. Этот человек, Робеспьер, откуда он взялся?
– Насколько я знаю, из Арраса.
– Да, но… откуда он взялся… в некоем глубинном смысле? – Людовик грузным телом неловко заерзал в кресле. Из них двоих он выглядел гораздо старше. – Вот вы, вас я понимаю. Вы, как принято выражаться, авантюрист. Мсье Бриссо чудак – он, не задумываясь, разделяет все убеждения нашего века. Я могу понять даже мсье Дантона – он один из самых жестоких демагогов, каких знавала история. Но мсье Робеспьер… Если бы я знал, чего хочет этот человек. Я дал бы ему это, и тогда все закончилось бы. – Он тяжело осел в кресле. – Есть в этом какая-то загадка, не правда ли?
Генерал Дюмурье снова поклонился. Людовик не заметил, как он вышел.
В коридоре Бриссо ждал своего ставленника.
– Теперь у вас есть правительство, – сказал ему генерал.
– Вы чем-то расстроены, – резко заметил Бриссо. – Что-то пошло не так?
– Нет, за исключением эпитетов, которыми наградил меня его величество.
– Он оскорбил вас? На его месте я не стал бы этого делать.
– Я не говорил, что оскорбил.
Мгновение они смотрели друг на друга. Между ними не было ни малейшего доверия. Затем Дюмурье в шутку толкнул Бриссо в плечо:
– Якобинское министерство, мой дорогой друг. Еще недавно о подобном нельзя было мечтать.
– А что с войной?
– Я не стал на него давить. Но полагаю, могу гарантировать, что война начнется в течение месяца.
– Война необходима. Мир стал бы для нас величайшим из возможных несчастий. Вы согласны?
Дюмурье повертел трость между пальцами.
– Как я могу быть против? Я солдат и должен думать о карьере. Война – это новые возможности.
– А давайте попробуем, – сказал Верньо. – Напугаем двор до смерти. Мне не терпится.
– Робеспьер, – позвал Бриссо.
Робеспьер остановился.
– Верньо, – сказал он. – Петион. Бриссо. – Называя их по именам, он выглядел довольным.
– У нас есть предложение.
– Знаю я ваше предложение. Вы предлагаете снова сделать из нас рабов.
