– Не люблю таскать пса за собой, но он увязался.
Пес размером с небольшого ослика расположился у его ног, пристроив морду на лапы и не сводя глаз с хозяина. Он был большой, пятнистый и откликался на кличку Брун.
– Он жил в моем родном доме, – объяснил Максимилиан. – И я решил, что должен перевезти его сюда. Видите ли, Морис Дюпле считает, мне нужен телохранитель, а мысль, что за мной будет таскаться чужой человек, меня совсем не радует. Думаю, что собака…
– Конечно, вы правы.
– Пес очень хорошо воспитан. Вы согласны, что это отличная мысль?
– Что ж, у меня у самого есть Лежандр.
– Да. – Он нервно поежился – пес тут же напрягся. Мою остроту Максимилиан пропустил мимо ушей. – Это правда, что вас пытались убить?
– И не раз.
– Но вы не позволяете себя запугать. Дантон, я питаю к вам глубокое уважение.
Я был смущен, я совершенно не ждал комплиментов. Мы немного поговорили о его поездке в Аррас. Он рассказал о своей сестре Шарлотте, которая на публике всегда горячо его поддерживает, но дома становится невыносимой. Впервые он делился со мной подробностями своей личной жизни. Все, что я знал о нем, рассказал мне Камиль. Полагаю, вернувшись из Арраса и обнаружив, что Париж кишит новыми людьми, жаждущими власти, Робеспьер увидел во мне старого товарища по оружию. Я утешался мыслью, что он простил мне шутки, которые я отпускал по его поводу, когда он разорвал помолвку с Адель.
– Итак, как вы находите новое Национальное собрание? – спросил я.
– По сравнению со старым новый состав заслуживает похвалы, – холодно ответил он.
– Но?
– Эти люди из Бордо слишком много о себе мнят. Я гадаю, что у них на уме.
Затем он рассказал мне о Лазаре Карно, военном, которого знал много лет и который стал депутатом. Впервые я слышал от него похвалы военному и вряд ли услышу когда-нибудь еще.
– А еще Кутон, – добавил он. – Вы о нем слышали?
Разумеется, слышал. Кутон – калека, слуга возит его в особом кресле. Когда на пути попадается лестница, слуга взваливает его на спину и несет, а иссохшие ноги паралитика болтаются в воздухе. Какой-нибудь сердобольный прохожий поднимает кресло по лестнице, и беднягу снова туда усаживают. Хоть и калека, он, как и Робеспьер, сделал блестящую карьеру защитника бедняков. У Кутона поврежден позвоночник, он постоянно испытывает боль. Робеспьер говорит, что мучения его не озлобили. Только Робеспьер способен в это поверить.
Он сказал, что его тревожат разжигатели войны – другими словами, «люди Бриссо».
– Вы только что из Англии, Дантон. Англичане действительно намерены с нами воевать?
Пришлось уверить его, что расшевелить англичан способен лишь очень серьезный повод.
– Дантон, война станет настоящим бедствием, не так ли?
– Вне всяких сомнений. У нас нет денег. Во главе армии стоят аристократы, которые тут же переметнутся на сторону врага. Наш флот – это позор, а не флот. Внутри страны разлад.
– Половина офицеров, возможно больше, эмигрировала. Если придется воевать, мы выставим крестьян с вилами. Или пиками, если найдем деньги на пики.
– Некоторым война выгодна, – заметил я.
– Прежде всего королевскому двору. Они полагают, что хаос войны заставит нас снова обратиться к монархии, и тогда нашу революцию поставят на колени, а мы приползем к ним, умоляя помочь нам забыть, что когда-то мы были свободными. И пусть тогда прусские солдаты жгут наши дома и убивают наших детей. Их хлебом не корми, дай дожить до этого дня.
– Робеспьер…
Но его было невозможно остановить.
– Двор поддержит войну, даже если придется воевать против земляков Антуанетты. А в Национальном собрании есть депутаты, называющие себя патриотами, которые ухватятся за любой предлог, чтобы отвлечь народ от революционной борьбы.
– Вы о людях Бриссо?
– Да.
– Почему вы думаете, что они, как вы выражаетесь, хотят отвлечь народ?
– Потому что они его боятся. Хотят ограничить революцию, потому что боятся осуществления народных чаяний. Революция нужна им ради достижения личных целей. Хотят набить карманы, только и всего. Я скажу вам, почему люди так стремятся к войне – ради наживы.
Меня поразили его мрачные умозаключения. Не то чтобы я самостоятельно не пришел к тем же выводам, но удивительно, что Робеспьер, с его-то честностью и благородными намерениями, думал так же!
– Говорят о крестовом походе, который принесет Европе свободу, – сказал я. – О том, что наш долг нести благую весть о равенстве.
– Нести благую весть? Спросите себя: кому понравятся миссионеры с оружием?
– И впрямь, кому?
– Говорят так, будто думают о народе, а закончится все военной диктатурой.
Я кивнул. Я чувствовал, что он прав, но мне не нравилась его манера. Он словно говорил, следуй за мной, как будто тут нечего обсуждать.
– А вы не думаете, что Бриссо и его друзьями движут благие намерения? – спросил я. – Возможно, они полагают, что война сплотит страну и спасет революцию, и тогда остальная Европа от нас отвяжется?
– Вы так считаете?
– Лично я – нет.
– Вы же не дурак? И я не дурак.
– Да.
– Разве это не ясно? Нынешняя Франция, бедная и невооруженная, неизбежно проиграет войну. Поражение означает либо военную диктатуру, которая спасет то, что можно спасти, и установит новую тиранию, либо полный разгром и затем реставрацию абсолютной монархии. Либо и то и другое, по очереди. Спустя десять лет от наших достижений не останется и следа, и для вашего сына свобода будет старческой фантазией. Так и будет, Дантон. Я не верю, что можно искренне отстаивать иную позицию. А если они ее отстаивают, значит они неискренни, они не патриоты, а их политика войны – заговор против народа.
– Вас послушать, так они предатели.
– Так и есть. Потенциальные. Поэтому нам следует сплотиться против них.
– А если мы выиграем войну, вас это обрадует?
– Я ненавижу любые войны. – Натужная улыбка. – Я ненавижу любое неоправданное насилие. Ненавижу ссоры, распри между людьми, но обречен с этим жить. – Он провел рукой по воздуху, словно завершая дискуссию. – Жорж-Жак, неужели мои рассуждения не кажутся вам разумными?
– Нет, они логичны… просто… – Я не мог придумать, как закончить фразу.
– Правые усердно стараются выставить меня нетерпимым. Кажется, скоро они и впрямь воспитают фанатика.
Он встал, пес подскочил и злобно на меня глянул, когда я пожал руку его хозяину.
– Я хотел бы побеседовать с вами в дружеской обстановке, – сказал я. – Сколько можно вести дискуссии на публике, не имея возможности узнать друг друга поближе. Заглянете сегодня на ужин?
