Водянистые глазки оценивающе смотрели на нее.
– Набожная? – спросила старуха.
Песик затих, засопев у хозяйки под боком. Диванные подлокотники покрывал старый гобелен. Манон опустила глаза.
– Я стараюсь исполнять свой долг.
Бабушка беспокойно заерзала на табурете. Старуха, словно сидела перед зеркалом, расправила кружева на чепце и подвергла Манон допросу, задавая вопросы из школьного учебника. Когда та с деланой вежливостью удовлетворила ее любопытство, старуха осклабилась.
– Любишь сидеть за книжками? Думаешь, мужчинам нужна твоя ученость?
После того как с катехизисом было покончено, все еще стоя на ногах и ощущая головокружение от духоты, Манон была вынуждена выслушать перечисление собственных достоинств и недостатков. Фигурка уже сформировалась, заметила старуха, словно намекала, что когда она вырастет, то непременно растолстеет. Кожа желтоватая; впрочем, со временем может стать лучше.
– Скажи мне, милое дитя, – спросила старуха, – ты когда-нибудь покупала лотерейный билет?
– Нет, мадам, я не люблю азартные игры.
– Ишь ты, – протянула старуха, сжав ее запястье костяными тисками своих ладоней. – Пусть купит мне лотерейный билет. Пусть сама выберет номер и принесет сюда. Я думаю, у нее легкая рука.
На улице она жадно глотнула свежий Господний воздух.
– Я же не обязана к ней возвращаться? – Ей хотелось опрометью бежать к своим книжкам и разумным людям, которых она в них встречала.
Даже теперь, когда при ней кто-нибудь произносил слово «аристократка» или «титулованная особа», она вспоминала ту злобную старуху. И дело было не в кружевном чепце, не в тяжелом взгляде или грубых словах, а в пропитавшем все вокруг мускусном духе, отвратительном тяжелом аромате, который был бессилен заглушить (она это знала) сладкую вонь телесного разложения.
Лотерейный билет, как бы не так. В республике не будет места азартным играм, подумала она, их запретят.
Париж.
– Да хоть бы они наняли защитником Иоанна Крестителя, – сказал судья, обращаясь к судебному секретарю. – Они нарушили закон об азартных играх, и я присужу им шесть месяцев тюрьмы. Кстати, как вы думаете, почему Демулен вернулся к адвокатской практике?
– Деньги, – сказал секретарь.
– Я думал, герцог Орлеанский платит хорошо.
– С герцогом покончено, – весело промолвил секретарь. – Мадам де Жанлис в Англии, Лакло вернулся в свой полк, герцогские любовницы отошли к Дантону. Им платят англичане.
– Вы думаете, людей Дантона подкупили англичане?
– Думаю, они им платят, а это разные вещи. У людей Дантона нет совести. Раньше, дав взятку, вы хотя бы были уверены в честности того, кого подкупили.
Судья беспокойно заерзал в кресле. Когда секретарь начинал говорить афоризмами, они возвращались домой за полночь.
– Ближе к делу.
– Что сказать о мэтре Демулене? Он последовал совету тестя и вложился в облигации города Парижа. А всем известно, чем это кончилось.
– Да уж, – с чувством согласился судья.
– И теперь, когда его газету закрыли, он нуждается в ином источнике дохода.
– Он не похож на бедняка.
– У него есть деньги, только ему все мало. Хотя бы в этом он похож на всех нас. Наверняка играет на фондовой бирже. Но пока вложения не окупятся, думает поправить дела адвокатскими гонорарами.
– Я слыхал, он ненавидел практику.
– Времена изменились, не так ли? Теперь, когда он начнет заикаться, мы должны сидеть и ждать, когда он закончит фразу. Нас немного пугает…
– Только не меня, – твердо сказал судья.
– К тому же он не лишен способностей.
– С этим я не спорю.
– А когда у господ возникают неприятности с полицией, как удобно иметь адвокатом своего человека. Артур Дийон, де Силлери, вся эта братия, это они его сюда втянули.
– Он не скрывает своих знакомств – думаете, патриоты…
– Простят ему все, что угодно. В некотором смысле он и есть революция. О нем ходят разные слухи, но, в конце концов, у нас Париж, а не Женева.
– Похоже, вы и сами игрок?
– Так, между делом, – весело ответил секретарь. – Возможно, как и мэтр Демулен, я озабочен вмешательством государства в личную жизнь частных лиц.
– Вы разделяете его взгляды? – спросил судья. – Того и гляди, влезете с ногами на стол в домотканых санкюлотских штанах и красном колпаке на почтенной лысине, а пику оставите у стены.
– Все может быть, – сказал секретарь. – Такие времена.
– Я многое готов стерпеть, но курить трубку, как Папаша Дюшен, я вам не позволю.
Камиль легким движением руки извинился перед клиентами и с улыбкой повернулся к судье. Женщина с мужчиной переглянулись, их плечи поникли. «Наказания все равно не избежать, – сказал им раньше адвокат, – поэтому используем ваш случай, чтобы поднять вопросы, касающиеся всех».
– Я прошу суд…
– Встаньте.
Адвокат замешкался, встал, подошел к судье, заглянул ему в глаза.
– Я хотел бы просить у суда дозволения высказать свою позицию.
Судья понизил голос:
– Вы намерены затеять публичную дискуссию?
– Да.
– Для этого вам не требуется моего разрешения.
– Это формальность, не правда ли? Я хочу проявить вежливость.
– У вас есть возражения против вердикта по существу?
– Нет.
– По процедуре?
– Нет.
– Что же тогда?
– Я возражаю против использования суда как инструмента навязчивого морализаторства.
– Неужели? – Судья, любитель поговорить на отвлеченные материи, подался вперед. – Раз уж вы отвергаете в этом качестве Церковь, кто скажет человеку, каким он должен быть, если не закон?
– Почему кто-то должен говорить ему, каким ему быть?
– Если люди, как нынче заведено, сами выбирают себе законодателей – разве не на них возлагают они эту задачу?
– Но, если и люди, и их представители сформированы безнравственным обществом, способны ли они принимать правильные решения? Способны ли они создать нравственное общество, если никогда в нем не жили?
– Нам действительно придется задержаться, – сказал судья. – Месяцев на шесть, если мы хотим пролить свет на этот вопрос. Другими словами, как нам стать хорошими, если мы плохие?
– Раньше этот вопрос решался Божьей милостью, однако новая конституция такого не предусматривает.
– До какой же степени вы можете ошибаться? – спросил судья. – Я полагал, все ваши товарищи ратовали за моральное возрождение человечества. Вас не смущает, что вы идете с ними не в ногу?
