Камиль смотрел на него с печалью. В его лице была не только печаль, но Дантону было недосуг об этом размышлять – мысль о том, чтобы начать все сначала, изнуряла его.
– Уезжайте, – сказал Камиль, – а я останусь. Буду прятаться, сколько придется. Когда решу, что это безопасно, я вам напишу. Надеюсь, вы вернетесь. Меня гнетут сомнения, но, если вы пообещаете, я поверю. Раз нет другого способа. Если не вернетесь, я приеду в Англию за вами. Без вас мне тут не справиться.
– У меня жена, ребенок, и я…
– Знаю. А скоро будет еще один.
– Это она вам сказала?
– Нет. Мы с Габриэль не так близки.
– Хорошо. Потому что мне она не говорила.
Камиль показал на дом.
– Я вернусь, поговорю с честной компанией и заставлю их устыдиться. Можете не сомневаться, они сегодня же наперегонки ринутся в Париж. Они отвлекут внимание, и это позволит вам скрыться, поскольку вы важны для нас. Мне не следовало говорить того, что я сказал раньше. Я попрошу Фабра отвезти Люсиль в Бур-ла-Рен, и там мы спрячемся на пару недель.
– Я не стал бы доверять Фабру свою жену.
– Тогда кому? Кролику? Нашему бравому мяснику?
Они усмехнулись. Поглядели в глаза друг другу.
– Знаете, Мирабо любил говорить: «Мы живем во времена великих дел и маленьких людей», – заметил Камиль.
– Будьте осторожнее, – сказал Дантон. – И все-таки составьте завещание. Мне отпишите жену.
Камиль расхохотался. Дантон отвернулся. Он не хотел смотреть, как Камиль уходит.
Когда начали стрелять, толпа придавила Робеспьера к парапету. Потрясение было сильней боли. Он видел мертвые тела; после того как войска отступили, смотрел, как уносят раненых, отметил, какие странные предметы остаются на поле боя после того, как расстреливают гражданских: шляпки, украшенные цветами, непарные туфли, куклы и волчки.
Робеспьер принялся ходить по улицам. Возможно, он ходил несколько часов подряд. Шел куда глаза глядят, но все время хотел вернуться на улицу Сент-Оноре, к якобинцам, чтобы почувствовать почву под ногами. И ему почти удалось, но тут кто-то преградил дорогу.
Он поднял глаза. Перед ним стоял человек в разорванной на шее сорочке, пыльной шляпе и остатках мундира национального гвардейца.
И что самое странное – гвардеец смеялся, скаля зубы, словно пес.
В руке он держал саблю, рукоять была обвязана трехцветной лентой.
За ним стояли еще трое, у двоих были штыки.
Робеспьер спокойно стоял перед ними. Он никогда не брал с собой оружия, несмотря на постоянные уговоры Камиля. «Я все равно не смогу им воспользоваться, Камиль, – говорил он. – Я не способен никого застрелить».
Это была правда. К тому же теперь было слишком поздно.
Умрет он быстро или медленно? Не ему решать, он все равно не в состоянии на это повлиять. Он обессилел.
Мелькнула мысль: хотя бы отдохну. Посплю хоть немного.
Собакомордый медленно приблизился, схватил его за грудки.
– На колени, – сказал он.
Его подтолкнули сзади. Он рухнул на землю.
Закрыл глаза.
Значит, это случится так.
На улице.
Затем он услышал, как кто-то зовет его по имени: не сквозь вечность, а прямо в ухо, его телесное, бренное ухо.
Две пары рук поставили его на ноги.
Он слышал, как рвется ткань. Проклятия, вопли, кулак врезается в хрупкую человеческую плоть. Но когда он открыл глаза, то увидел, что из носа собакомордого течет кровь, а рядом с ним стоит женщина, ростом не ниже противника, и кровь течет у нее изо рта.
– На женщин нападать? Иди-ка сюда, сынок, я тебе кое-что отрежу. – Она извлекла из складок юбки портняжные ножницы. Другая женщина у нее за спиной держала маленький топорик из тех, которым раскалывают щепки для растопки.
Не успел он перевести дыхание, как на улицу высыпала еще дюжина женщин. У одной в руках был лом, у другой – древко пики, и все без исключения сжимали ножи. Они кричали: «Это Робеспьер!» – а люди из домов и лавок сбегались на него посмотреть.
Тех, что со штыками, отогнали. Собакомордый сплюнул кровью в лицо предводительнице.
– Плюйся, аристократ! – взвыла она. – Приведи ко мне Лафайета. Я распорю ему брюхо и набью каштанами. Робеспьер! Если нам нужен король, то у нас есть Робеспьер!
– Король Робеспьер! – взвизгнула другая женщина. – Король Робеспьер!
Мужчина был лыс и высок, в чистом ситцевом фартуке и с молотком в руке. Другой рукой он расталкивал толпу, пробиваясь к нему.
– Я пришел за вами, – проревел он. – Мой дом рядом.
Женщины отступили.
– Это плотник Дюпле, – объяснила одна, – истинный патриот, отличный мастер.
Дюпле замахнулся молотком на гвардейцев, женщины разразились одобрительными возгласами.
– Мерзавцы, – сказал Дюпле гвардейцам. – Назад, мерзавцы.
Он взял Робеспьера за руку.
– Мой дом рядом, – повторил он, – идем, добрый гражданин, нам сюда.
Женщины расступились, пытаясь коснуться Робеспьера, когда он проходил мимо. Он последовал за Дюпле, пригнувшись под низкой дверцей в высоких крепких воротах. Засовы за ними с грохотом задвинулись.
Во дворе толпились работники. Еще минута, и они присоединились бы к хозяину на улице.
– Ступайте работать, мои славные ребята, – сказал Дюпле. – И наденьте рубахи. Неприлично разгуливать перед гостем в таком виде.
– Нет, не стоит беспокоиться.
Он попытался поймать взгляд Дюпле. Они не должны под него подстраиваться. Из кустов у ворот донеслась трель дрозда. Сладко пахло древесиной. Над ним возвышался дом. Он знал, что найдет за этой дверью. Плотник Дюпле протянул руку, сжал его плечо.
– Здесь ты в безопасности, малый, – промолвил он.
Робеспьер не отвел его руки.
Высокая некрасивая женщина вышла из боковой двери.
– Отец, что случилось? – спросила она. – Мы слышали на улице шум.
– Элеонора, – сказал Дюпле, – ступай в дом и скажи матери, что к нам наконец-то пришел гражданин Робеспьер.
Восемнадцатого июля полицейские появились на улице Кордельеров с предписанием закрыть «Революции Франции». Редактора не нашли, обнаружили только его помощника, который вытащил оружие. Стороны обменялись выстрелами. Помощника скрутили, избили и отвели в тюрьму.
Когда полиция пришла в дом Шарпантье в Фонтене-су-Буа, там оставался единственный жилец, который по возрасту вполне мог оказаться Жорж-Жаком Дантоном. Это был Виктор Шарпантье, брат Габриэль. К тому времени как полиция обнаружила свою ошибку, он лежал, раненый, в луже крови, но в те дни было не до церемоний. Ордера были выписаны на арест Дантона, адвоката, Демулена, журналиста, Фрерона, журналиста, Лежандра, хозяина мясной лавки.
