– Намного, дорогой, намного умнее.
Теперь герцог отвел глаза.
– Я никогда не обольщался относительно своих способностей.
– И это делает тебя мудрее прочих. Мудрее, чем полагают эти манипуляторы.
Мысль доставила ему удовольствие. Возможно, он еще сумеет их перехитрить? Фелисите говорила так вкрадчиво, словно излагала его собственные соображения.
– И что же мне делать? Скажи, Фелисите, умоляю.
– Ты должен отмежеваться от них. Очистить свое имя. Не позволять им себя одурачить.
– Ты хочешь, чтобы я… – он замялся, – чтобы я пошел в Национальное собрание и сказал, нет, я не хочу садиться на трон, вы могли решить, что хочу, но вы меня неправильно поняли?
– Бери бумагу. Садись и пиши, что я тебе продиктую.
Она откинулась на спинку кресла. Нужные слова давно были наготове у нее в голове. А я рискую, думала она. Все висит на волоске. Если бы я сумела огородить его от иных мнений, иных влияний, но как это устроить? Мне повезло, что удалось заманить его хотя бы на часок.
А теперь нельзя медлить, пока он не передумал.
– Подпиши. Всё, готово.
Филипп отбросил перо, заляпав чернилами розы, ленты, фиалки. Схватился за голову.
– Лакло меня убьет, – взвыл он.
Фелисите заворковала над ним, словно утешала ребенка, у которого болит живот, и забрала у Филиппа листок, чтобы расставить знаки препинания.
Когда герцог сообщил Лакло о своем решении, тот еле заметно пожал плечами.
– Как пожелаете, милорд, – промолвил он и удалился.
Впоследствии он никогда не мог понять, почему назвал герцога на английский манер милордом. В своей комнате он сел лицом к стене и с задумчивым, но кровожадным выражением на лице осушил бутылку коньяка.
У Дантона Лакло походил по комнате в поисках удобного кресла, хватаясь за предметы мебели, словно на море в качку.
– Терпение, – сказал он. – Сейчас вы услышите нечто очень глубокое.
– Я ухожу, – объявил Камиль.
Он не хотел выслушивать откровения Лакло. Камиль предпочитал не задумываться об условиях тайных договоренностей между Лакло и Дантоном и хотя знал, что Филиппа приберегали на крайний случай, смириться с таким поворотом нелегко, если человек был так к тебе добр. Всякий раз, когда болваны из кордельеров расхаживали по его квартире, оглашая ее криками, он вспоминал о свадебном подарке с двенадцатью спальнями. Камиль чуть не плакал.
– Сядьте, Камиль, – велел Дантон.
– Можете остаться, – сказал Лакло, – но держите язык за зубами, иначе я вас убью.
– Разумеется, он будет молчать, – ответил Дантон. – Говорите.
– Мои рассуждения состоят из трех частей. Первое, Филипп – трусливый болван, у которого мозг размером с горошину. Второе, Фелисите – ничтожная злобная шлюха, от которой тянет блевать.
– Допустим, – сказал Дантон. – А третья часть ваших рассуждений?
– Государственный переворот, – промолвил Лакло, взглянув на Дантона исподлобья.
– Продолжайте. Но не слишком увлекайтесь.
– Принудить Филиппа. Пусть осознает, в чем состоит его долг. Поставить его в положение… – Правой рукой он вяло рубанул по воздуху.
Дантон стоял над ним.
– Что именно вы задумали?
– Национальное собрание восстановит Людовика в правах. Он нужен им, чтобы их любимая конституция обрела силу. Потому что они люди короля, Дантон, потому что Барнава, продажного пса, подкупили. Аллитерация. – Он икнул. – А если не подкупили, то соблазняют сейчас, когда он едет в одной карете с австрийской шлюхой. Уверяю вас, даже сегодня они пытаются измыслить самые смехотворные причины побега. Вы видели, какое воззвание выпустил Лафайет: «Враги революции схватили короля»? Они называют это насильственным похищением… – Лакло что было силы стукнул ребром ладони по подлокотнику, – утверждают, что жирного дурня увезли к границе против его воли! Они придумают все, что угодно, лишь бы сохранить лицо. А теперь скажите мне, Дантон, если людям морочат голову подобной ложью, не пора ли пролить немного крови?
Теперь Лакло смотрел на свои ноги, был трезв и логичен.
– Национальное собрание пойдет на поводу, должно пойти на поводу у народа. Люди никогда не простят Людовику, что он их бросил. Поэтому dignum et justum est, aequum et salutare
[19], если Школе верховой езды придется поступить по-нашему. Мы составим петицию. Какой-нибудь писака вроде Бриссо набросает призыв к свержению Людовика. Инициаторами выступят кордельеры. Вероятно, якобинцев придется долго уговаривать подписать петицию. Семнадцатого июля весь город придет на Марсово поле праздновать годовщину взятия Бастилии. Мы соберем под петицией тысячи и тысячи подписей и вручим ее Национальному собранию. Если они откажутся действовать в соответствии с нашими требованиями, мы захватим Национальное собрание – как велит нам священный долг, и так далее и тому подобное. Теоретически все обоснуем, когда будет время.
– Вы хотите выступить против Национального собрания с оружием в руках?
– Да.
– Против наших представителей?
– Которые ничего из себя не представляют.
– Устроим резню?
– Черт вас подери, – сказал Лакло, и кровь бросилась ему в лицо. – Неужели мы проделали весь этот путь ради того, чтобы в конце отступиться, повести себя как хнычущие гуманисты – сейчас, когда все в наших руках? – Он раскинул руки ладонями вверх. – Вы верите в бескровные революции?
– Я никогда такого не утверждал.
– Даже Робеспьер в них не верит.
– Я просто хотел, чтобы вы прояснили вашу позицию.
– Понимаю.
– А что потом, когда мы свергнем Людовика?
– Тогда, Дантон, мы с вами разделим добычу.
– А с Филиппом поделимся?
– Он уже отказался от трона. Но Филипп вспомнит о долге, если я задушу Фелисите собственными руками, и уверяю вас, это будет упоительно. Только вообразите, Дантон, мы станем править страной. Сделаем Робеспьера министром финансов, говорят, он малый честный. Вернем Марата на родину и пусть задаст перцу швейцарцам. Мы…
– Лакло, это несерьезно.
– Понимаю. – Шатаясь, Лакло поднялся на ноги. – Я знаю, чего вы хотите. Филипп Легковерный взойдет на престол, а через месяц господина Лакло найдут мертвым в канаве. На него случайно наедет карета. А еще два месяца спустя в канаве найдут короля Филиппа – неудивительно, это очень опасный участок дороги! Наследники и правопреемники Филиппа долго не проживут, конец монархии, правление мсье Дантона.
– Как далеко вас заносит воображение.
