Я кивнула, сама не зная чему. Сестра поправила головной убор, нахмурила брови. У нее был вид неподкупной судьи, и я сидела, ждала, пока она вынесет мне приговор. Догадается или же нет, что я не перезаложила имение? И все же: граф испугался тогда — чего? Чем я его шокировала? Поверенным, тем, что я отдала документы? Но что в этом странного, право слово, то, что я сказала, логично, он не стал оспаривать и возражать, стало быть, его удивила не суть моей лжи, а что-то иное?
Сестра Феврония с шумом выдохнула.
— Езжайте в город к Аркадию Провичу, — негромко, словно нас мог кто-то подслушать, посоветовала она. — К купцу Стопинину, он под свои нужды у помещиков столько земель скупил, да и поверенный у него хваткий да дельный… Вот Аркадий Прович точно вам поведает, как быть. Не знаю, что вы показали в банке, какой договор и с какими условиями, но, милая вы моя, это же несколько лет каторги.
И да, она теперь была в курсе моего несовершенного преступления.
— Полно, сестра, — я тоже вздохнула, — я не перезаложила имение. Я и до города не доехала.
Сгорел сарай — смысл спасать хату, и я выложила все, что мне рассказал Федот. С одной стороны показалось — сестра Феврония рада, что я не пойду по казенной дороге, а она, возможно, следом за мной; с другой — ее что-то насторожило, и мой хронический недостаток информации не давал мне понять что.
В окно стучала мучимая ветром ветка, я, стараясь ничего не забыть, излагала с чужих слов версию событий, не забыв упомянуть, как Федот был поначалу напуган. Больше всего меня беспокоил Федот и его поведение, а не налог, хотя я по цифрам, которые во время моего рассказа выписывала сестра, уже видела — немаленький. Из тех четырех, кажется, тысяч грошей — почти треть. Государство здесь выжмет и высушит, или я привыкла к тому, что подоходный налог суть ничтожные тринадцать — пятнадцать — процентов, в сравнении с налогами в более развитых экономически странах…
И — граф. Почему я не везла в банк договор? Из-за налогов? Почему у нас сделка была фактически на словах? Он что-то скрыл от меня, я что-то скрыла… Мне — тряпочки, а ему? Ему какая от такого ведения дел была выгода? А ведьма, которая запугала меня? И я не поехала, если верить Федоту, заставила повернуть. Граф точно знал, когда и куда я еду, лошадь многострадальную мы взяли тогда у него. И ведьма, Моревна, и ее угрозы могли исходить на самом деле от графа, но доехали мы до банка или нет, кто мог утверждать?
Мне не нравится эта игра. Надоела. Как там — можно начать все с начала и выбрать другой игровой персонаж?
— И Федот, — закончила я и перевела дух. — Что, сестра, что могло с ним случиться, что он о ведьме и думать забыл?
Сестра давно бросила записи и расчеты и ходила по кабинетику. Полы ее одеяния развевались, мягкие туфли размеренно шаркали. Болтушка и хохотушка — иллюзия, если в давние времена жила неведомая папесса, вертевшая судьбами королевств, то выглядела она так — строгая, умная, талантливый аналитик. Сестра Феврония повернулась ко мне, хмурая, недовольная, и я осознала — я наперед знаю, что она мне ответит.
— Елизавета Григорьевна…
— Она мертва? — перебила я. — Моревна мертва? Напрасно ее по всем окрестностям ищут?..
Глава двадцать шестая
Раз мы вдвоем, я и сестра Феврония, пришли к одному и тому же выводу, почти не оставалось сомнений, что мы правы.
Кто-то убил ведьму, затем — Татьяну. Может, не стоило посвящать сестру в подробности и делать ее невольной соучастницей, но я рассказала ей про допрос с помощью всезнающей золотой ленты. Татьяна с ведьмой связана не была — она боялась, она просто чего-то боялась… Как выяснилось, не зря.
«Проклятая барышня» — и знать бы, в чем то проклятье.
Боялась Татьяна меня, возможно, были на то основания, и не в моем безбрачии дело. Подальше и от меня, и от Моревны — так сказал Евгений Дмитриевич. Подальше от верной смерти? Не вышло, не скрылась, не убежала.
Сестра Феврония настоятельно посоветовала мне не покидать пределы церковных владений. Здесь самое безопасное место, уверяла она. Пока я во всем не разберусь, пока урядник не закончит расследование, пока меня не попытаются прикончить в очередной раз — или пока не окажется, что Моревна жива и здорова. Сестра осторожно заметила, уже уходя, что Федота могли убедить в ее смерти, и я скрепя сердце признала — да, вариант, хотя как это скажется лично на мне?
В пользу того, что Моревна жива, говорили показания Степаниды. Или же наоборот, что логично: если ведьмы нет в живых, Степанида мне соврала. Была ли Моревна в сговоре с графом, причастен ли граф к покушениям на меня, чего ему, окаянному, хотелось больше — Око, мои земли или что-то еще? Кто убил Татьяну ударом в шею? Было ли это попыткой подчистить концы, местью, ошибкой?
Кто мог подумать, что здесь, в глуши, среди вырубленных лесов и болот, в которые лучше никому не соваться, среди развалившихся и ныне сгоревших барских домов кипят страсти такие, что не снились и королевским дворцам, и любая выдумка выглядела бледной копией событий, которым я стала свидетелем.
Тем же вечером меня, Никитку и Анну переселили в домик за церковью, за высокой оградой, куда никому не было хода, кроме монахов и священнослужителей. Я не хотела покидать уютную келью, но мне вежливо намекнули, что жила я там временно и это не место для мирских. Я вздыхала, но, конечно, не возражала. Новое мое убежище было больше, светлее и находилось в домике для паломников — заведении более светском: там была банька, маленькая, но комфортная, кухонька, где хлопотала Анна, небольшой садик, безлюдный и весь в цвету, и увитая плющом беседка. Никитка подвизался в церкви, я ждала новостей, но от урядника известий не было, зато явился наконец-то Лука.
Потратив полчаса на его сокрушения о сгоревшем доме и отчеты о приобретениях, я отпустила его, счастливого уже тем, что завтра же приступали к строительству не нового дома, а долгожданного и необходимого моста. Новый день принес новые хлопоты и короткую записку от Евгения Дмитриевича: Егор в деревне, а теперь — на постройке моста, и никуда больше не отлучался. Урядник не написал, следят за Егором или нет, но я решила, что можно прекратить пытаться контролировать все происходящее и делегировать полномочия профессионалам. Я терзалась: говорить ли о своих подозрениях? Путать всех и вся еще больше? Спросить Федота, почему он перестал бояться Моревны? От кого и как он мог о ее смерти узнать, и, главное: когда она погибла? В день, когда выложила ведьмин знак, или до того? Или после?
Чтобы не сойти с ума, я начала изучать ноты и еле удерживалась от того, чтобы не предложить более понятную и легкую для записи и чтения систему. Руки мои сами тянулись нарисовать знакомый нотный стан, тем более что система, принятая в этом мире, не позволяла транспонировать ноты, а мне безумно хотелось петь пару легенд-псалмов, не мучая связки.
На лужайке неподалеку от церкви появились суетливые мужики и начали копать землю и сгружать с телег толстые бревна. Я томилась от неизвестности и все время проводила за музыкой. На исходе третьего дня привезли старый клавир, к счастью, мало чем отличающийся от небольшого рояля с тремя с половиной октавами, и я, стараясь не пугать монахов, священнослужителей и прихожан, клавиша за клавишей осваивала его. Было трудно: сама система отличалась от нашей так, что на местном клавире не имелось полутонов. Сперва я страдала, потом приняла, что исполнение тут равно бренчанию на гитаре дворового авторитета. Выучил три аккорда — способен сыграть любой аккомпанемент. С таким подходом дело пошло быстрее, и вскоре я уже могла подыгрывать себе.
