– Нет… Думаю, что скорее все-таки нет.
Застегивая на ходу ремень, к ним возвращается Чим Лангер – приземистый и смуглый, быстрый в движениях человек: у него беспокойно-недоверчивые глаза жителя Центральной Европы, привыкшего постоянно быть настороже. Борцовские плечи распирают заношенную замшевую куртку, помнящую пыль нескольких сражений. Всклокоченные курчавые волосы падают на бычий узкий лоб; нос расплющен в гимнастическом зале и на ринге.
– Вот не хотелось бы попасть к шапочному разбору, – говорит он.
И тоже с беспокойством всматривается в даль. Табб безразлично пожимает плечами и молча идет к машине. Чим хмуро смотрит ему вслед:
– У этого говнюка в жилах не кровь, а этот напиток, который испанцы делают из таких маленьких корешочков…
И замолкает, пытаясь вспомнить слово.
– Орчата?
[38] – подсказывает Вивиан.
– Да-да. Орчата, мать ее.
Они возвращаются к машине. С тех пор как двое суток назад выехали из Барселоны, не меняли белье, не ели пристойной пищи и не спали на кроватях. Они утомлены и раздражены. У Табба это проявляется в угрюмом молчании, у Чима – в таких вот вспышках раздражения. И только водитель Педро остается невозмутимо благодушен, словно его ничего не касается.
Вивиан Шерман тоже страдает от усталости и неудобств и невозможности вымыться. Однако близость реки поднимает ей настроение. Она, Табб и Чим Лангер – первые иностранные журналисты, которым Управление по делам печати разрешило поездку на фронт у Эбро, и она собирается в полной мере использовать этот редкий шанс. Ее спутникам уже приходилось освещать важные события этой войны, ей же пришлось удовольствоваться репортажами о положении в тылу для «Нью мэгэзин» и «Харперс». За время, проведенное в Испании, она насмотрелась на убитых при бомбежках, на траншеи под Мадридом, на раненых в госпиталях, но еще ни разу не видела настоящих боев. К Теруэлю не смогла пробиться из-за снежных заносов, а разгром республиканцев под Арагоном застал ее в Париже. Сражение при Эбро – ее шанс, а попутчики послужат гарантией: у них надежные связи и большой опыт. Очень интересно будет увидеть вблизи и в деле добровольцев из батальона Джексона, к тому же никто еще не писал о действиях интербригад на передовой.
Американка, разумеется, не питает иллюзий по поводу того, почему Табб и Чим согласились взять ее с собой. Вслух ничего сказано не было, но Вивиан достаточно разбирается в таких делах. Чим, правда, вполне откровенно заметил как-то раз, что с женщиной в прифронтовой полосе хлопот не оберешься, однако англичанин, который и поумней и поискушенней, знает, что в такой стране, как Испания, перед светлоглазой рыжеволосой иностранкой все двери скорее открываются, чем захлопываются. И это мнение подтвердилось, когда в начале года, под Мадридом, у моста Французов некий артиллерийский полковник, чтобы произвести на гостью впечатление, приказал дать в ее честь орудийный салют. Нечто подобное произошло и за ужином с ответственным товарищем из Управления по делам печати, который разрешил эту поездку. И не далее как вчера в Лериде Вивиан достаточно было жалобно улыбнуться и взмахнуть ресницами, чтобы интендант в капитанском чине выписал тридцать литров бензина для их «альфы-ромео».
– Хочешь шоколаду?
– Спасибо.
Вивиан берет протянутую ей плитку, медленно отправляет кусочек за кусочком в рот и держит там, пока не растают. Шоссе, спускаясь под уклон, часто петляет между деревьев с почти оголенными ветвями – будто листву одолел зной.
– Какого сорта эти деревья, Педро?
– Сорта?
– Ну, я хотела сказать «породы».
– А-а… Орешник. Его тут много.
Грунтовая дорога в скверном состоянии, и когда машина попадает в очередную выбоину, правое плечо Вивиан толкает в левое плечо Чима, рассеянно созерцающего пейзаж за окном. Чех – хороший фотограф: запечатленные им образы испанской войны соперничают с работами Роберта Капы
[39] на страницах «Лайфа» и «Вуаля», однако американке он как-то не пришелся по сердцу – может быть, потому, что, едва приехав в Мадрид, она впервые увидела его в мадридском баре «Чикоте», пьяного и в обнимку с двумя проститутками; с ними он и удалился, пошатываясь, а на следующее утро те высокомерно взирали на нее в холле отеля «Флорида». Вивиан Шерман, дочь профессора математики из Хартфорда, год назад приехавшая в Париж с той же самой портативной машинкой «ремингтон», что и сейчас при ней, с девяноста долларами в сумочке и с твердым намерением стать журналисткой или писательницей, никакая не пуританка, но терпеть не может распущенность и неумеренное пьянство. У фотографа же привычки и пристрастия прямо противоположные.
А вот англичанин – совсем другой, думает она сейчас, глядя ему в затылок, на длинные волосы, почти касающиеся воротничка рубашки. Фил Табб спокоен, скромен, сдержан, прекрасно владеет собой, пишет для левых изданий, не скрывая своих взглядов, вращается в кругах военной и политической элиты, блещет остроумием в застольных разговорах, до которых столь падки журналисты, а с женщинами – коллеги они или нет – ведет себя с дружелюбной учтивостью, не допускающей двусмысленных ситуаций. В Париже у Вивиан случились романы – первые в ее жизни и более чем разочаровывающие, а в Испании пять месяцев назад началась гораздо более отрадная связь с французским летчиком из эскадрильи «Баярд», с которым она познакомилась в баре «Майами» на Гран-Виа. Для изголодавшихся журналистов женщина-коллега была вожделенной добычей – фанфарона Хемингуэя пришлось отшивать дважды, – но Вивиан не хотела осложнять себе жизнь подобными отношениями. Из всех, кого она знала в Испании, только от Табба она не стала бы обороняться, да он ни разу даже не попытался к ней подступиться. Впрочем, она никогда не видела, чтобы он ухаживал за кем-нибудь из местных или иностранок. Вивиан спрашивала себя, уж не гомосексуалист ли он, хотя ничего в его наружности или манерах не давало повода заподозрить его в этом. Впрочем, и другие англичане, которых он знавала в Париже, вели себя схожим образом.
Автомобиль, оставив позади крутые повороты, катит теперь по сожженной солнцем равнине и нагоняет солдат, двумя колоннами идущих по обочинам.
– Интербригадовцы? – с надеждой спрашивает Вивиан, вглядываясь.
– Не похоже, – отвечает Табб.
– Это испанская пехота, – говорит Педро.
Они уже поравнялись с хвостом колонны, и при звуке мотора замыкающие сторонятся, уступая дорогу, с любопытством смотрят на «альфу-ромео» и на пассажиров в ней.
– Ну-ка стой, – приказывает Чим на середине строя.
