Со временем и в результате труда – такого тяжкого труда, что, оглядываясь назад, я сама не понимаю, как нам хватало на него сил, – и с ростом продаж ситуация и в самом магазине, и за его пределами начала меняться. Очень многое случилось за столь короткий срок. Когда Diwan было два года, мне стукнуло тридцать. Впервые за всю свою жизнь и семь лет брака я предложила Номеру Один завести ребенка. Он согласился. Зейн родилась в 2004 году, Лейла – в 2006-м, как раз перед четвертой годовщиной Diwan. Хинд родила своего сына, названного в честь нашего отца Рамзи, в 2005 году. Я не знаю, как мы со всем этим справлялись. Это было невыносимо; мне казалось, что меня разрывают на части.
Но в нашей жизни были маленькие радости и места, которые даровали нам облегчение. В какой-то момент мы смогли позволить себе отдельный офис и сумели набрать лояльную команду, способную выполнять все те бессчетные задачи, которые мы раньше спонтанно делили между собой. На первом этаже дома «Балер» освободилась квартира. Каким-то чудом (чтобы получить лицензию, надо было пройти все круги ада) она уже была лицензирована для использования в качестве офиса. Вход в нее был со двора, а не с главной улицы. С одной стороны от входа стояла деревянная лавка, место сбора балерских привратников; с нее они наблюдали за перемещениями посетителей и на ней судачили обо всех и вся. Эти любители совать нос в чужие дела выполняли целый ряд функций: они были и надежными охранниками, и разнорабочими, и персональными закупщиками, а порой и риелторами. Мы узнали об офисном помещении от главного привратника, Амм Ибрахима
[7], с которым я здоровалась каждое утро. Он говорил на отрывисто звучащем нубийском диалекте. Я не очень хорошо понимала его речь, но мы обменивались улыбками и смешками. Под конец каждого месяца он приходил в Diwan в своей опрятной белой галабее
[8] и белой шапочке
[9], чтобы забрать арендную плату для владельца здания. Когда мы переехали в новый офис, он стал приходить туда. Когда он умер, его обязанности перешли к сыну. В нашем мире профессии передавались по наследству, и окружающие знали вас, даже если не знали вашего имени. Взаимоотношения определяли наши действия в гораздо большей степени, чем установленные правила или писаные законы.
Мы наняли человека по имени Мухйи на должность мухаласати (подручного) – в Америке такой должности не существует. Он начинал как офисный уборщик. Также Мухйи подавал напитки посетителям, выполнял мелкие поручения, оплачивал счета и отвозил документы в государственные учреждения. Его легкий нрав приятно контрастировал с окружавшей нас невыносимой бюрократией. Все, от персонала нашего магазина до чиновников, сразу прониклись к нему симпатией. Он поддерживал эти отношения, обменивался с людьми номерами телефонов и оказывал им продуманные знаки внимания, чтобы при необходимости, воспользовавшись знакомством, обратиться к ним за услугой. Будучи человеком низшего класса, он понимал силу взаимных одолжений. Мухйи избегал менеджеров и начальников департаментов, зная, что реальную работу делают сотрудники на нижних ступенях служебной иерархии.
Как и все в Diwan, наш новый офис выглядел нетипично. Это была большая комната с высокими потолками, в которой стояло три стола для трех управляющих партнеров: Хинд, Нихал и меня. У одной стены стоял вместительный книжный шкаф – хранилище подписанных книг от особо почитаемых в Diwan авторов; новинок, которые должны скоро поступить в продажу; игрушек на случай, если в офис придет кто-то из наших детей, и стопок книжных каталогов. Вырезки из газет и фотографии, свидетельствующие о самых важных моментах в истории нашего бизнеса (статьи в египетских газетах с нашими списками бестселлеров, маленькие заметки в зарубежных изданиях вроде Monocle, фото с церемонии открытия магазина на Замалеке), висели в рамках на стенах. За моим столом находилась пробковая панель, которая была украшена лозунгами, призывающими «достать до звезд» и «быть собой»; фотографией меня с дочерями; потрепанными обрывками списков дел. Кассовый чек, удостоверяющий самую крупную сделку, осуществленную нашим продавцом, – полутораметровый список книг на 14 тысяч египетских фунтов – свешивался до пола.
В центре комнаты стоял круглый стол для переговоров, который во время ланча превращался в буфетную стойку: мы все распаковывали принесенные из дома блюда, раскладывали приборы, расставляли посуду и делились едой с работниками или посетителями. На заре существования Diwan Нихал пекла дома шоколадный торт и печенье с шоколадной крошкой и приносила их на продажу в наше кафе. Когда спрос вырос, а рабочая нагрузка Нихал стала неподъемной, она стала искать, на кого возложить пекарские обязанности. Несколько частых гостий нашего кафе заинтересовались этой работой. Мы проверили их навыки изготовления и оценки товара. В итоге одна из этих женщин, Мириам, больше чем на десять лет стала нашим основным поставщиком тортов и печенья, нашей «главной по тортикам». Как я позже узнала, она была матерью четверых детей и использовала свой новый источник дохода для оплаты их обучения. По мере развития Diwan рос и ее бизнес. Она прошла путь от домашнего производства до основания компании, которая стала обслуживать и другие заведения.
В офисе мы откровенничали о своих проблемах, слышали телефонные разговоры друг друга, и каждый из нас старался не вторгаться в личное пространство других. Наш бухгалтер, видя, что у нашей троицы напряженные отношения с цифрами, предложил нам нанять бухгалтера среднего звена по имени Магед, которому мы отвели офис в противоположном конце своего штаба. Поскольку в штате магазина были в основном мужчины, в новый офис мы нанимали преимущественно женщин. Они делили с нами обязанности по маркетингу, подбору персонала, организации мероприятий, работе с данными и складированию. Магед и Амид, помощник Хинд по закупке арабских книг, стали одними из немногочисленных представителей мужского пола у нас в офисе. Поработав со счетами девять месяцев, Магед попросил себе более престижную должность финансового менеджера. Он сказал, что, будучи человеком, желающим продвигаться вверх в этом мире, убежден: звания имеют не меньшее значение, чем цифры. Нам было все равно, как он себя назовет, – главное, чтобы продолжал справляться с растущими объемами бухгалтерской работы. Магед настоял, чтобы ему выделили офис побольше, который он отказался с кем-либо делить по причине «деликатного характера» его работы. За два десятилетия произошло бессчетное число экономических кризисов, девальваций и революций; размер нашего штаба сократился под гнетом финансового бремени, но офиса Магеда все это не коснулось.
Мину ненавидела офисные совещания так же сильно, как обожала кофе без кофеина, который мы подавали в Diwan. Каждый раз, когда нам нужно было с ней увидеться, мы проводили встречу в кафе. Кроме того, она хотела видеть свои работы в реальной жизни; наблюдать за тем, как люди взаимодействуют с ее творениями. Логотип Diwan был ее триумфом; за ним последовал пакет для покупок, который мы выдавали бесплатно при каждом приобретении нашего товара, – это был неожиданный маркетинговый успех. Прямо перед нашим открытием, когда у нас уже почти не оставалось ни гроша из стартового капитала, Мину показала мне превосходные эскизы пакетов. На них выполненный полужирным шрифтом наш логотип контрастировал с многослойным фоном из осовремененных арабо-исламских орнаментов, выполненных в светло-коричневых тонах. Мелованная бумага. Клей немецкого производства. Крепкие черные ручки. Все по высшему разряду. Ей удалось завладеть моим вниманием. Я заказала первый тираж в десять тысяч экземпляров. Хинд и Нихал вытаращили глаза. У нас в магазине не было столько книг! Как долго мы будем использовать эти пакеты? Где мы будем их хранить? И чем за них платить? Я мгновенно признала свою вину, и они не стали отчитывать меня и дальше. Но оказалось, что это была лучшая ошибка в моей жизни. Мы создали тренд «бесплатной рекламы», что для нашего рынка было беспрецедентным явлением: мы ни разу не заплатили за рекламу в журнале или на щите – наши пакеты работали на нас. Каждый раз, когда запасы заканчивались, мы с Мину встречались, чтобы решить: будем мы допечатывать такие же или создавать новый стиль.
