Надо все ему объяснить, но как? Разговаривать с ней он не пожелал, а вымаливать внимание к себе она не будет. У нее тоже есть самолюбие! Если раньше их разделяли всего три моря, то теперь - бездонная пропасть недоверия.
От отчаяния Сабина громко расплакалась.
* * *
- Родриго, будьте добры, оставьте меня одного.
- Конечно, мессир. Мы с Андрэ найдем где переночевать.
- Может, что-то нужно, хозяин? - с сочувствием спросил оруженосец.
- Да, перенеси сюда все вещи, какие ты нашел у пленника, и сложи их… -
Габриэль окинул комнату взглядом, - на кровать. Она вряд ли пригодится мне сегодня ночью.
Когда Андрэ, выполнив приказание, закрыл за собой двери, виконт придвинул к кровати шандал и принялся рассматривать вещи. Кроме предметов личной гигиены (бритва, кусок мыла, расческа, полотенце, порошок с набором шерстяных тряпочек для отбеливания зубов) и сменной одежды перед ним лежало несколько книг. Габриэль перебрал их, но все они оказались на греческом языке. Его внимание привлек небольшой томик - размером с крупную мужскую ладонь - в кожаном переплете без надписей и каких-либо украшений. Часть листов из дорогого пергамена была исписана красивым мелким почерком, но половина книги оставалась без текста. Любопытно! Габриэль решил присесть и, заметив в углу табурет, переставил его ближе к шандалу. Греческий, греческий, греческий - он листал книжицу - латинский! Дальше весь текст был на латыни. Через несколько мгновений виконт понял, что читает личные записи Алексея; многие путешественники делают подобные заметки.
Перед его глазами мелькали строки.
«…Канун Пасхи. Привезли из Новгорода выкуп. Формально я вновь свободен.
…Вознесение. Я все-таки нашел Ж. К.!!! («Что за Ж. К.? - удивился Габриэль, - Нужно расспросить потом»).
…День Святого Варнавы. Наконец Сабина родила девочку. Никакие стоны на поле битвы не сравнятся с воплями роженицы. Ужасно!
…Рождество Иоанна Крестителя. Сабина по-прежнему крайне плоха. Некоторые лекари просто разводят руками. Пречистая Дева, помоги!»
Габриэль перелистнул страницу и замер: в его сознании медленно, будто тяжелое ведро воды, поднимаемое со дна глубокого колодца, появлялась дата родов. День Святого Варнавы - это же 11 июня! Минус девять месяцев - получается середина сентября. Они были в Акре… страстно любили друг друга…
Габриэль протяжно застонал и вытер со лба крупные холодные капли пота. Что же он наделал? Может, Алексей ошибся? Но нет! Вот следующие записи.
«…День Святых Петра и Павла
[143]. Сегодня Манон впервые показала мне новорожденную.
Многое бы я отдал, чтобы назвать эту прелестную девчушку своей дочерью.
…День Святого Бенедикта
[144].
Сабина медленно идет на поправку».
Эта девочка не дочь Алексея! Габриэля бросило в жар, из глотки вырвалось протяжное рычание. Он вскочил и забегал по комнате, сбивая все на своем пути. Да как же он посмел заподозрить жену в измене? Все вокруг: Родриго, Леон, Андрэ - ни на миг не усомнились в порядочности своей госпожи, а он - супруг, любящий и любимый! - с ходу поверил басням старой интриганки. Ах, Хайфа, Хайфа! Хорошо же ты мне отомстила!
Боже праведный, он даже не спросил имя дочери! Не узнал, как его отважная жена с младенцем на руках проделала столь опасный путь через зимнее море! От стыда виконту захотелось выпрыгнуть в открытое окно.
Габриэль остановился возле небольшого мраморного столика и, налив полный бокал вина, залпом осушил его.
Алексей не может быть любовником Сабины - это же очевидно! Любовника не тащат в дом мужа, а скрывают либо бегут с ним куда-нибудь подальше. Хотя Алексей наверняка влюблен в Сабину, как и Робер, и Леон, и многие другие. Но, уж простите, он знал, на что шел, когда брал в жены красавицу. А если быть честным до конца, то его самолюбие как раз и тешило осознание, что Сабина нравится многим, а принадлежит ему одному.
Осел, себялюбивый осел! Упивался своей ревностью, не желая сопоставить очевидные факты! Теперь надо идти вымаливать прощение.
Габриэль приоткрыл двери и услышал плач. Сабина! Его сердце разрывалось на куски. Виконт стремительно пересек Общий зал, рванул дверь и с порога выдохнул:
- Как зовут НАШУ дочь?
Сабина от испуга резко вскочила и, вытирая слезы, прошептала:
- Элиан.
Понадобилось несколько биений сердца, чтобы до Габриэля дошло, что Сабина назвала дочь в честь его матери.
Его матери!
Служанки зашевелились, но, заметив вошедшего сеньора, старательно притворились спящими.
Габриэль медленно приблизился к жене и поднял дрожащую руку, чтобы погладить ее по волосам, но не решился. Его ладонь так и зависла в воздухе: он побоялся оскорбить жену своим прикосновением.
- Ты сможешь когда-нибудь простить меня?
Встретившись с его беспомощным умоляющим взглядом, Сабина молча с жадностью рассматривала мужа. Как же он постарел за этот год: виски обильно посеребрила седина, морщинки безжалостно искромсали кожу возле глаз, меж бровей залегла глубокая борозда. Но все равно Габриэль оставался для нее самым молодым, самым красивым, самым желанным. Губы Сабины задрожали. Она то и дело сглатывала, понимая, что не может произнести ни слова, иначе вновь разрыдается. И просто ласкала взглядом каждую черточку его лица.
Габриэль все же дотронулся до ее волос, щек, шеи - очень нежно, будто прикасался к хрупкому кубку из дорогого ромейского стекла.
[145]
- Что мне сделать, чтобы заслужить твое прощение? - прошептал он.
В кроватке захныкал ребенок. По щекам Сабины бежали ручейки слез, но она уже счастливо улыбалась:
- Просто возьми нашу дочь на руки. Эли давно пора познакомиться с отцом.
Константинополь. Декабрь 1235 года
Сладострастная любовная игра оставила их без сил. Они откинулись на высокие подушки и в блаженной истоме переводили дыхание. Супруги лежали на огромной кровати с мощным кованым изголовьем, искусно расписанным разноцветной эмалью. Рядом на высоком сундуке стоял тяжелый канделябр, и Сабина, повернув голову, размышляла, стоит ли потушить наполовину сгоревшие свечи. Решила - не стоит. Можно еще немного поболтать. Расправив меховое одеяло с шелковой изнанкой, она уютно устроилась на плече у мужа. В ее голове бесцельно блуждали ленивые мысли.
