Вдруг Агило замолчал и перестал махать, поняв, что принял за своих суетившихся на палубе моряков, и убедившись, что никто из них не похож ни на Консула, ни на его сыновей, ни на Вальса и членов его семейства. Никто не напоминал и портного Вальерьолу. Ни один человек не имел ничего общего с его собратьями, бежавшими с Майорки. Но все же у него еще оставалась малая толика надежды. Шебека входила в Порт Медисеу. Команда приготовилась бросить заржавевший якорь. По крайней мере, они везут новости. Не все потеряно.
С первых же слов капитана свет померк в глазах Пере Онофре. Торговец отказывался поверить в случившееся. Теперь, когда слезы заливали ему глаза, он боялся умереть от горя. Он задыхался. Трудно было вообразить новость кошмарнее, чем про ужасные аресты. Ничего страшнее не могло случиться с его собратьями. Агило во всем обвинил капитана. Он и слушать не стал его объяснения про то, что ветер и буря поднялись столь внезапно, что никто не заметил, как это произошло. Майоркский торговец настаивал, что капитану заранее было заплачено много денег и что сумма была достаточной, чтобы пойти на любой риск. И, хотя Виллис уверял, что плыть навстречу ветру в открытое море в таких условиях было равносильно гибели, Агило по-прежнему не хотел ему верить. Он обвинил капитана в том, что тот не сдержал обещание привезти любым путем евреев в Ливорно. Агило кричал на капитана, оскорблял его и даже ему угрожал. Он готов был броситься на него с кулаками и выместить на нем свою злобу. Но капитан был вдвое выше Агило и намного моложе. От драки с ним пользы будет мало. Тогда Пере Онофре набросился на Виллиса с каверзными вопросами, чтобы проверить, говорит ли тот правду. Агило знал капитана уже давно, они вместе вели торговые дела, и никогда прежде Виллис не давал повода для недовольства. Однако теперь майоркец подозревал, что капитан, желая просто так присвоить себе деньги, донес инквизиции на пассажиров шебеки, за которых он должен был отвечать по уговору, заключенному всего два месяца назад.
Виллис, видя, в каком возбужденном состоянии находится Пере Онофре, старался не обижаться на его подозрения, отвечал спокойно и все время одно и то же, виня злую судьбу и некстати случившиеся ветер и бурю. Когда Агило немного успокоился, то попросил капитана пройти с ним ко вдове Сампол, желая, чтобы тот сам сообщил ей новость – один он был не в силах рассказать ей об ужасном несчастье.
Виллиса встречало раскаленное, гладкое, темно-голубое, без единого облачка небо, возвещавшее теплое время года. Хотя капитан и сошел на твердую землю, он по-прежнему передвигался нетвердо, словно шел по качающейся палубе. Виллис любил Ливорно. И не только потому, что в этом свободном порту он заключал хорошие сделки и получал большие, чем в любом другом месте, прибыли. Имелась еще одна, таинственная, причина, которую ему не удавалось до конца разгадать. Это были не только порядок и чистота на улицах, о чем его так настойчиво просил рассказать будущим беглецам Агило, а заодно объяснить им во время плавания, сколько всего замечательного они найдут в этом городе. В Ливорно, это уж точно, он не натыкался повсюду на стада свиней, коз или на кур, как в Марселе, Генуе или Сьютат де Майорка. Попадались лишь собаки и кошки… Но дело было все же не в этом. Скорее всего, Ливорно ему нравился из-за характера населявших его людей, таких, впрочем, разных. Ведь здесь жило много иностранцев, тем не менее все соблюдали местные законы и выполняли договоры. Как наверняка будут выполнены во что бы то ни стало и те, которые заключены с ним. И еще здесь каждый уважал чужие обычаи и даже чужую веру.
Едва они вошли в сад Бланки Марии Пирес, как капитану вдруг вспомнились слова одного фламандского лекаря, который плыл на «Эоле» из Антверпена в Барселону. Он был совершенно прав, утверждая, что год должен начинаться не в первый день января, а в середине марта. Началом жизни была весна, а не холод, возвещавший смерть. Календари врут. Христос, осмеливался даже утверждать тот лекарь, родился не в декабре, а в апреле. В декабре пастухи не проводят ночь на морозе. Христос, обещавший жизнь, не мог появиться на свет зимой. Теперь Виллис словно прикасался рукой к весне в этом саду, где повсюду струился аромат айвовых и лимонных деревьев в цвету. Новая жизнь таилась в бутонах каждой из веток, в нежных листочках, щедро растущих повсюду, в румянце на щеках вдовы Сампол, в глубоком взгляде ее волнующих, как море, глаз, в ее прекрасном теле, заключенном в светло-коричневые шелка и тафту.
Вдова Сампол сидела в обществе Жакоба Моаше, который по вечерам, закончив давать уроки ее сыну, задерживался у нее. Сеньора представила раввину капитана, усадила последнего перед собой и жестом попросила Пере Онофре подойти к ней поближе. Ее, видимо, зазнобило – мужчины заметили, как она поежилась. В это время года в Ливорно было тепло, и лишь иногда по вечерам принимался дуть соленый влажный ветер, напоминая об ушедшей зиме.
Вопреки ожиданиям капитана, Бланка восприняла новость более мужественно, чем Агило. Привыкнув с самого детства сдерживать свои чувства, она не позволила себе заплакать при чужом человеке. Она лишь взглянула на раввина, словно ища у него поддержки, необходимой, чтобы справиться со столь зловещим поворотом событий. Моаше посмотрел на вдову своими маленькими близорукими глазками, но хранил молчание. Его присутствие смущало Пере Онофре. Этот человечек, словно сошедший с готической миниатюры, мнил себя единственным знатоком абсолютной истины, поведанной ему самим Господом. Он раздражал Агило. Ни он, ни его жена, в конце концов просто возненавидевшая раввина, никак не могли взять в толк, почему Бланка Мария Пирес так ценит все его советы, в том числе даже и в торговых делах. Майоркец прекрасно понимал, что она предоставила деньги на побег его собратьев не без влияния Моаше.
Вдова Сампол попросила Виллиса еще раз подробно рассказать, как все произошло. Она не перебивая слушала капитана, который глухим, низким голосом снова перечислял события той проклятой ночи, настойчиво повторяя, что изо всех сил старался успешно завершить дело. Оправдываясь, он подчеркивал: в то злосчастное утро седьмого, нет, это было восьмого марта, он решил предупредить жителей Сежеля, едва узнав, что ветер стихает, и решив, что можно выйти в море. Он уже приказал одному из надежных моряков подготовить бот, но вдруг с изумлением увидел, как к «Эолу» подплывают вооруженные люди, приказывающие сдаться без сопротивления. Это был отряд, посланный алгутзиром. Напрасно капитан доказывал им, что он иностранец и имеет все необходимые пропуска для свободного перемещения в порту и за его пределами, что он заплатил все пошлины для разгрузки и погрузки товаров. Ему предъявили обвинение в том, что он принял на борт беглецов, которых арестовали по дороге домой. Сказали, что на них уже завели дело, а все их имущество конфисковали. Самого капитана в наручниках ссадили с шебеки.
Он провел пять дней в тюрьме, в так называемой башне Ангела. Его почти не кормили. Давали только воду и немного проса, как цыпленку. Ему пришлось выдержать множество допросов от людей наместника короля. Однако именно благодаря его вмешательству Виллиса не перевели в Черный Дом и не начали против него дело. Его твердость произвела впечатление на допрашивавших, и он смог избежать худшего. Капитан отвечал всегда одно и то же, не меняя ни слова: он заставил сойти на берег пассажиров, видя, что у них нет документов с разрешением покинуть остров. Разумеется, он лгал. Разумеется, обращенным иудеям никогда не получить таких документов, особенно теперь, в столь черные времена. Об этом капитана предупреждал Пере Онофре два месяца назад, заключая с ним договор, в Ливорно. Да, он солгал и не отрицал обмана, но благодаря ему он спасся сам, спас свою команду и сохранил весь груз на шебеке. Ему пришлось заплатить немало денег, чтобы его выпустили на свободу, не дожидаясь суда. Добрая часть монет, полученных в счет будущего путешествия иудеев, ушла на подкуп стражи и подношения служащим инквизиции. Еще часть денег у него украли негодяи, которые в первый же день его ареста с утра захватили шебеку и забрали все обнаруженные ими ценности и в придачу – двух рабынь, каковых тайно доставил на корабль один из слуг наместника короля, чтобы капитан вывез их с Майорки.
