Шрам тут же решил, что дожидаться встречи с отцом Феррандо – значит упустить те выгоды, которые сулит приглашение Вальса, и проворонить счастливый случай. Он так много слышал об этих застольях, что его разбирало любопытство самому посмотреть, так ли свежи и хороши овощи тетушки Микелы, как все говорят, и желание понежиться в ажурной тени винограда, которой был столь горд хозяин сада.
Во время мессы, сидя возле Вальса, Кортес внимательно следил за ним. Ему показалось, что тот мыслями был далеко от происходящего в церкви, лишь по необходимости изображая внимание. После окончания церемонии, чтобы все могли видеть, что Шрам пришел вместе с Вальсом, он придержал шаг, пропустил торговца вперед и предложил ему святую воду, как это делали обычно менее знатные горожане по отношению к стоящим выше их в обществе или юнцы перед людьми старше их. Габриел Вальс был почти на двадцать лет старше ювелира и пользовался в их квартале большим уважением. Его репутация человека справедливого, сведущего во многих областях вышла далеко за пределы улицы Сежель, а когда многие новообращенные христиане после 1435 года оставили квартал, знатные люди со всего города нередко искали встреч с Вальсом, чтобы предложить ему торговые сделки или занять у него денег.
Когда они вышли из церкви, Шрам решил, перед тем как отправиться в сад, вернуться на улицу Сежель, дабы предупредить Полонию, что не будет обедать дома, а уж затем, с плащом в руках – поскольку солнце начало пригревать, – идти к Порт де Сант-Антони.
– Твой двоюродный брат Дурья Башка послал за мной, чтобы предупредить, будто ты собрался донести на него в инквизицию, – внезапно сказал Вальс.
Рафел Кортес залился краской. Он попытался скрыть досаду, душившую его, и, надеясь, что голос не выдаст, заверил торговца, что если и угрожал брату, то только для того, чтобы тот оставил свои уловки и не досаждал ему бредом о чудесных явлениях архангелов. Вальс, однако, будто не слыша оправданий Шрама, продолжал спокойным и внушительным тоном:
– Я бы не советовал тебе делать это. Если ты донесешь, то уже никогда не получишь с него своих денег, потому что против него точно начнут процесс, будь уверен… Долг растет, я знаю. Но брат приложит все силы и заплатит тебе в течение ближайших месяцев, хотя бы часть… Что же касается остальных денег, то я стану его поручителем и верну все за три года. Думаю, ты должен быть доволен таким раскладом… и мы договоримся…
Прежде чем ответить, Рафел Кортес по прозвищу Шрам инстинктивно положил руку на грудь, чтобы удостовериться в целости и сохранности бумаги, для которой защитой служило его собственное тело, словно он боялся, что одежда станет вдруг прозрачной и донос предстанет перед обвиняющим взором Вальса.
– Думается, что такой исход меня устроит, – сказал Шрам, пытаясь скрыть замешательство. – Мы все знаем вас как человека слова. Наиболее достойного из нас, – добавил он, желая польстить. – Я рад, что именно вы выступаете посредником в этом деле. И сам хотел просить вас об этом. Дурья Башка спятил, но вас послушает в любом состоянии.
– Не во всем, к сожалению. Я никогда бы не посоветовал ему делать то, что он сотворил. Кроме вреда, причиненного семье, твой брат еще и выставил все напоказ. И можно не сомневаться, что Жули Рамис уже все доложил канонику Аморосу. А это значит, что мы в большей опасности, чем когда бы то ни было… У Дурьей Башки был очередной приступ безумия, если хочешь знать мое мнение. Ты упоминал явление ангела. Ангелы никогда не избирают сумасшедших для общения – ни среди евреев, ни среди христиан. Я хорошо изучил Библию. Следует учесть и то, что Дурья Башка стар и болен. Ангел – безусловно плод его больного воображения. Явление Рафаила – чистая выдумка, это совершенно ясно, никто в него и не верит. Не следует придавать значение этой истории, а ты можешь сделать так, что последствия будут очень серьезными. Мальчики залечат свои раны. Айны в городе нет. Я сам позаботился об этом. Люди алгутзира хотели допросить ее, чтобы узнать, правду ли рассказал моряк, которого они задержали, тот добрый самаритянин, что принес ее домой. Как я узнал от Изабел Фустеры, ты ведь интересовался им, правда?..
Шрам клюнул на наживку, которую ему бросил Вальс, стараясь отвести беседу от кровопролития, устроенного Дурьей Башкой, – самого щекотливого пункта в его доносе, о котором собеседник, кажется, догадывался.
– Я случайно видел, как моряк принес раненую Айну домой… А Изабел Фустеру я расспрашивал, чтобы выяснить, отчего она отказала в помощи истекающей кровью девушке… мне думается, это серьезный проступок.
– Должно быть, у нее были на то причины.
– Она сказала, что чужеземец был другом капитана Гарца, и этого достаточно, чтобы не иметь с ним никаких отношений.
Внезапно слова Кортеса перенесли Вальса – будто он галопом проскакал верхом на волшебной лошади – на четыре года назад, в ночь начала июня, которую торговец тщательно запрятал в самый дальний уголок памяти, поскольку и представить себе не мог, с каким удовольствием нащупает ребра капитана, проламывая их с силой, удивившей и более молодого Консула, и его сына Микела, обладавшего поистине бычьей силой. Вспомнил, как они бесшумно навалились на него сверху, не позволяя сбежать или позвать на помощь. Они били сильно, так сильно, что, когда остановились – поскольку все же не хотели отправить Гарца на тот свет, – тот превратился в окровавленный мешок костей, способный перепугать привидение. Вспомнил, что, пока месил тело негодяя кулаками, не давая ему возможности защититься, не чувствовал, вопреки ожиданиям, ни страха, ни отвращения, ни, тем более, сожаления, а только лишь злость, глухую ярость, но не от того, что лупил по лежачему, а потому что ярость делала его кулаки железными, наделяла их такой сокрушительной силой, о которой он даже не догадывался. Вспомнил, как еще долго это чувство беспокоило душу, поскольку позволило увидеть, что он – человек мирный, скорее даже пассивный и вовсе не воинственный – тоже наделен инстинктом насилия и, словно волк, временами жаждет крови.
Шрам тоже думал о капитане Гарце. Тот несколько раз привозил ему брильянты, а в последнюю их встречу показывал некое кольцо с очень подозрительными инициалами. Но ювелир не захотел связываться с моряком и отослал его к Боннину, не предупредив, однако, об опасности ни Вальса, ни кого-нибудь еще из своих. Кортес рассказал об инциденте только на исповеди.
Проходя мимо церкви Утешения Богоматери, они встретили местного летописца Анжелата, его брата Приама, только что закончившего петь мессу, и нотариуса Сельереса. Шрам из угодливости поприветствовал их, но ответил ему только Анжелат. Певчий отвернулся, чтобы не здороваться, а нотариус лишь усмехнулся.
– Они делают хуже самим себе, – сказал Вальс, не удостоив их внимания, но достаточно громко, чтобы его было хорошо слышно. – Достоинство украшает человека более, чем его происхождение.
– Не стоит принимать это близко к сердцу. Должно быть, они сегодня встали не с той ноги, – ответил Шрам. – Раньше они всегда со мной здоровались.
– Грядут плохие времена, – прибавил Вальс.
– Откуда ты знаешь?
