Николай это и сам знал. Ответил, что «для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха… Ему нужно содействие людей и времени… Пусть все благонамеренные и способные люди объединяются вокруг меня». «Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение». Возразить Пушкину было уже нечего. А государь напутствовал его: «Я был бы в отчаянии, встретив среди сообщников Пестеля и Рылеева того человека, которому я симпатизировал и которого теперь уважаю всей душой. Продолжай оказывать России честь твоими прекрасными сочинениями и рассматривать меня как друга».
«Служи родине мыслью, словом, и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я». От обычной цензуры он Пушкина освободил. Из ссылки тоже. «Я не вижу перед собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы…» [43, 44]. После этой беседы царь сказал Д. Н. Блудову: «Знаете, что нынче я долго говорил с умнейшим человеком России?» [45]. Но и Пушкин был под глубоким впечатлением от встречи. Появились его стихотворения «Стансы», «Друзьям», посвященные Николаю.
«Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю;
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждою, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит…»
Да, внутреннее состояние России успокоилось. Но Николаю I пришлось принимать правление в очень непростой внешнеполитической обстановке. Англия исподтишка пакостила России, где только могла. Втягивала в свои интриги и Францию. Хотя в 1824 г. там на престол взошел Карл X, взял курс на укрепление расшатанной королевской власти, резко повернул политику к сближению с Россией. Уже который год полыхала восстаниями Греция, и ее борьбу британцы тоже использовали для антироссийских игрищ. А особенную тревогу вызывала ситуация на Кавказе.
Там Ермолов разгромил мюридов Кази-Мухаммеда под Чахкери, уничтожил ряд селений, и Чечня притихла. А командующий Черноморской линией генерал Власов провел ряд успешных походов за Кубань, охладив воинственный пыл черкесов. Но… Ермолов был ставленником Аракчеева. Теперь он остался без покровителя, и замаскировавшиеся либералы в окружении нового царя повели под него подкоп. Николаю внушали, будто он был связан с декабристами, готовил выступление своего Кавказского корпуса (Ермолов был родственником Каховского, и при Павле I арестовывался по подозрению в заговоре). В январе 1826 г. по этим доносам в крепости Грозной арестовали одного из помощников Ермолова, дипломата и писателя Грибоедова. Доставили в Петербург на допрос к генералу Левашову.
Какую-либо вину он отрицал, и многих декабристов в таких случаях отпускали. Но Грибоедова держали 5 месяцев, добивались показаний против Ермолова. Он писал царю, просил очной ставки с авторами обвинений, чтобы разоблачить клевету. 2 июня Николай велел освободить его, принял лично, в компенсацию за арест повысил в чине и выдал годовое жалование «не в зачет». Расследование, проведенное Дибичем, впоследствии опровергло не то что соучастие, а даже сочувствие Ермолова заговорщикам. Но враги кавказского наместника принялись играть на лучших чувствах молодого царя, реанимировали обвинения в «жестокости». Доказывали, что такая политика Ермолова только злит горцев, затягивает конфликт до бесконечности. Хотя прежняя история Кавказской войны свидетельствовала обратное – к плачевным последствиям приводили либеральные заигрывания царской администрации.
Но «священная война», разожженная Кази-Мухаммедом, как и попытки свалить Ермолова оказывались лишь звеньями более глобального плана. Британского, по вытеснению России с Кавказа. Англичане в это же время подталкивали к нападению Персию. Она не смирилась с прошлым поражением, когда ей пришлось отдать территории нынешнего Азербайджана и Карабаха. Персидским главнокомандующим был наследник престола Аббас-Мирза, его окружали английские советники. Обучали и перевооружали иранскую армию британскими пушками и ружьями. Агенты Аббас-Мирзы с большими суммами денег проникали в Азербайджан, готовили восстания. Одним из приближенных персидского принца был и грузинский царевич Александр. Он обосновался в Эривани, собирал отряды из перебежчиков и наемников. А в Тифлисе его ждали сообщники из «Тайного общества грузинских дворян», чтобы ударить русским в спину.
Смена царя на престоле и мятежи в России (известия о которых преувеличивались слухами) убедили персов – время самое подходящее. Ермолов докладывал Николаю о военных приготовлениях соседей. Государь пробовал предотвратить столкновение. Направил послом в Иран князя Меншикова, соглашался даже на уступки, вернуть часть Талышского ханства (юго-восток Азербайджана). Но Аббас-Мирза воспринял это как доказательство – Россия боится, она действительно ослаблена. Меншикова вместо ответа он арестовал. 19 июля 1826 г. без объявления войны его многочисленная армия ринулась через границу.
Основные силы русских находились на Северном Кавказе. В Закавказье были только небольшие гарнизоны, казачьи посты. Лавина неприятелей смяла их. А многие «земские караулы» из азербайджанцев присоединялись к персам. У Балык-Чая рота Тифлисского полка, 166 бойцов штабс-капитана Воронкова, столкнулась с целым корпусом. Отчаянно дралась в окружении. Израсходовав патроны, пробивалась штыками. Большая часть солдат и офицеров погибла, тяжело раненый Воронков попал в плен. Но 40 человек все же вырвались, добрались до своих.
Вражеская армия осадила крепость Шуша, где отбивался отряд полковника Реута – 1300 солдат и казаков. А в Елисаветполе (Гяндже) уже поджидал заговор. По сигналу в городе вспыхнул мятеж. Перерезали русский гарнизон, открыли ворота авангардам Аббаса-Мирзы. Ермолов спешно формировал Действующий корпус, собирая части и подразделения, раскиданные по Северному Кавказу. Задержать неприятелей, нацелившихся на Тифлис, он направил генерала Мадатова. У него было 3 тысячи штыков и сабель, 8 орудий. Но они с ходу раскидали передовые части противника, в том числе грузинских изменников царевича Александра.
Возле Шамхора 3 сентября Мадатов встретил 18–тысячный корпус, в его составе были отборные части шахской гвардии, вооруженные и обученные англичанами. Но русская артиллерия открыла огонь, пехота дружно атаковала в штыки. А Мадатова не случайно называли «хитрейшим из храбрых». Своим обозам он велел мчаться к месту битвы на рысях, двумя колоннами повозок. Они приближались с грохотом, подняли огромные тучи пыли. Персы сочли, что на них несется масса кавалерии, и побежали. Их погнали, перебили 1,5 тыс. при своих потерях 7 убитых и 24 раненых [46]. Мадатов победителем вступил в Елисаветполь.
Аббас-Мирза, осаждавший Шушу, встревожился, двинулся сюда со всей армией. Но в Закавказье подтягивались и русские войска. Командира Действующего корпуса определил сам государь, генерала от инфантерии Ивана Федоровича Паскевича. Когда-то Кутузов представлял его Александру I как «лучшего генерала Отечественной войны». А Николая связывали с ним особые отношения. Паскевич раньше командовал гвардейской дивизией, где великие князья Николай и Михаил командовали бригадами, был их наставником. Царь любил его и называл «отцом-командиром». На Кавказ послал, не доверяя Ермолову, как противовес ему.
