Милорадович наобещал найти заговорщиков в столице. У него в донесениях и в даже в записной книжке уже имелся ряд фамилий, в том числе и Рылеева, «двигателя» предстоящего мятежа. Арестовать их – и все… Но генерал-губернатор снова поручил расследование Федору Глинке. А тот повидался с Рылеевым. Тайное общество узнало, что его раскрыли. О причинах такого поведения Милорадовича исследователи гадают до сих пор. Крайнее легкомыслие военачальника, избалованного общей популярностью? Надежда «по-тихому», без репрессий, предотвратить бунт? Или сказывались его личные симпатии к Константину, к либеральным идеям – до тех пор, пока Милорадович не увидел сам мятеж, и не сделал иной выбор?
А благородный поручик Ростовцев совершил еще один шаг. 13 декабря он сделал копию своего письма к Николаю Павловичу и записал вчерашнюю беседу с ним. Пошел к сослуживцу, у которого накануне застал подозрительное сборище офицеров. У него на квартире опять было несколько человек, в том числе Рылеев. Ростовцев вручил оба документа сослуживцу в их присутствии. Руководствовался собственными принципами чести. Снимал с себя возможные обвинения в доносительстве, а заговорщиков предупреждал – Николай о них знает. Надеялся, что они одумаются, откажутся от своих замыслов. Но ядро революционеров, наоборот, получило стимул подтолкнуть колеблющихся. Замыслы раскрыты, вот-вот последуют аресты. Остается только одно – ударить немедленно.
Между тем, аресты уже начались. Как раз 13 декабря в Тульчине взяли Пестеля. «Южное общество» оказалось обезглавленным. Но известиям об этом предстояло добираться до столицы несколько дней. А тем временем в Петербурге за ночь доработали Манифест о восшествии на престол. Николай подписал его вчерашним числом, когда он принял решение. Милорадович доложил – в городе все абсолютно спокойно. В восемь вечера собрался Государственный совет. Председатель, князь Лопухин объявил, что должны прибыть «великие князья» Николай и Михаил Павловичи. Но… их не было. Потому что Николай сидел с женой и матерью, с минуты на минуту ждали приезда Михаила – но проходили часы, а он не появлялся. Сказались плохие дороги, снежные заносы. Нервное напряжение нарастало. А по городу уже полетели слухи, что Государственный совет собрался на какое-то «чрезвычайное» заседание. В воскресенье, да еще и вечером! И продолжается оно почему-то слишком долго.
В половине одиннадцатого ночи Николай Павлович понял – дальше тянуть нельзя. Снова вынужден был действовать сам. Но на заседание он вошел уверенно. С ходу занял председательское место и объявил: «Я выполняю волю брата Константина Павловича». Сам начал читать Манифест, и вот тут-то собравшиеся ощутили его внутреннюю силу, поистине царскую волю. Все встали – и слушали в полной тишине. Она зависла на некоторое время, когда текст кончился. А потом члены Госсовета молча глубоко поклонились новому государю. Причем Николай Павлович отметил, что особенно отличился Мордвинов. И вскочил первый, и поклон засуетился отвесить ниже всех. Николай велел также зачитать письмо Константина председателю Государственного совета – брат строго выговаривал ему, почему не исполнили волю Александра I, не дали ход Манифесту о наследовании престола, приносили присягу, на которую не имели права.
Манифест Николая Павловича постановили немедленно напечатать и распространять в народе. Члены Госсовета прошли в дворцовую церковь и первыми принесли присягу новому царю. Прислуга, узнав о случившемся, поздравляла Николая с началом царствования. А супруга ждала его в своем кабинете. Волновалась, даже поплакала. Муж поцеловал ее, начал молиться перед сном – и жена присоединилась к его молитвам. Николай сказал ей: «Мы не знаем, что нас ждет. Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придется умирать». Она ответила: «Дорогой друг, что за мрачные мысли? Но я обещаю тебе». Был уже час ночи, наступило 14 декабря…
Поэтому отдохнуть им довелось совсем недолго. Николай Павлович встал очень рано, по-военному – как он привык. А сегодня и вел себя по-военному. Был собран, спокоен, решителен. Волнение выдавали только некоторые его поступки. Едва встав с постели, он наскоро написал сестре Марии: «Молись Богу за меня, дорогая и добрая Мария; пожалей о несчастном брате, жертве Промысла Божия и воли двух своих братьев. Я удалял от себя эту горькую чашу, пока мог…». А генерал-адъютанту Бенкендорфу, присутствовавшему при его утреннем туалете, государь сказал: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете; но, по крайней мере, мы умрем, исполнив свой долг».
И на самом-то деле опасность была более чем реальной. Ночью, когда Николай и Александра легли спать, один из заговорщиков, князь Одоевский, дежурил во дворце во внутреннем карауле. Хотя он ограничивался разведкой. Из «любопытства» обращался с вопросами к придворным, слугам. Но в «Северном обществе» состоял и смоленский дворянин Петр Каховский (его родственник возглавлял заговор и замышлял цареубийство еще при Павле I). Он проигрался в пух и прах, жил в Петербурге на содержании сообщников и целиком зависел от них. Накануне на совещании Рылеев предложил ему утром проникнуть во дворец и убить Николая – тут-то должен был помочь «свой человек» в карауле. Каховский согласился. Но в последний момент что-то в нем «не сработало». Или наоборот, сработал какой-то внутренний, духовный стопор. Он отказался. Задание взялся выполнить Якубович – жестокий и циничный офицер, приехавший по ранению в отпуск с Кавказа.
Но Николай не только сам вставал рано. Он с раннего утра поднял все правительство, придворных, командный состав. К 7 часам уже собрались для присяги Сенат и Синод. А в Зимний дворец прибыли командиры гвардейских дивизий, бригад, полков. Николай объясним им, почему случилась ошибка с присягой. Зачитал Манифест и спросил, нет ли у кого-либо сомнений. Все признали его законным государем. Тогда он величественно объявил: «После этого вы мне отвечаете головой за спокойствие столицы; а что до меня, если я буду императором хоть на один час, то покажу, что был того достоин».
Николай приказал: гвардейским командирам принести присягу в Главном штабе, потом принимать присягу в своих частях и сразу доносить об исполнении. Появился и Милорадович. Опять заверил – в городе спокойно и приняты все меры предосторожности. Кстати, можно предположить, что его поведение объяснялось все-таки элементарной беспечностью и легкомыслием. Потому что из дворца Милорадович спокойно отправился к очередной возлюбленной. Мужчина видный и не женатый, он был известен тем, что менял «дам сердца» среди столичных актрис.
На 11 часов был назначен торжественный молебен в Зимнем дворце. На него вызвали всех, кто был допущен ко двору. Правда, возникли опасения, что войска не успеют принести присягу, молебен перенесли на 14 часов. Но вторая повестка, о переносе, многих уже не застала дома. Сановники стали заранее съезжаться во дворец. Были и другие накладки. Не успели распечатать Манифест в достаточном количестве. Кто-то из горожан прочитал его, другие ловили противоречивые слухи. Начали поступать и доклады из гвардии. Первым к царю явился генерал Орлов, сообщил – присягу принес Конногвардейский полк. Там Константин был особенно популярен, числился шефом полка. Но солдаты, узнав о мотивах Константина и Николая, кричали: «Оба они молодцы!». Следом доложили о присяге в Кавалергардском, Преображенском, Семеновском, Павловском, Финляндском полках, в гвардейском Саперном батальоне.
