– Откуда ты знаешь? – спросила я.
– Так будет правильно, вот и все.
* * *
Время от времени Джин отпивал глоток кофе или апельсинового сока. Его навестил священник. У постели сидели сестры. Марианна и Джина приходили к отцу.
Как бы тяжело ни приходилось Джину, он по‐прежнему переживал за меня. Когда я предложила всю ночь держать его за руку, он ответил:
– Если тебя это не затруднит.
Мы лежали на разных кроватях. Больничную койку придвинули к нашей, и я всю ночь держала Джина за руку.
* * *
В субботу из Массачусетса приехал Дональд, мой брат. Они с Джином поговорили наедине в спальне. Когда Дональд вышел, он рассказал, что Джин тревожится за меня, не зная, как отразится на мне его смерть. Дональд постарался убедить Джина, что со мной все будет в порядке, и пообещал заботиться обо мне.
Улетела Марианна. Позднее она рассказывала по телефону, что в самолете ею овладело острое желание остаться.
В течение дня к нам заезжали близкие. Общение с ними утомляло Джина.
Когда его в последний раз навестила Кэрин, восемь лет проработавшая у него секретарем, он открыл глаза, чтобы взглянуть на нее. Старые друзья приходили в надежде провести еще одну минуту рядом с Джином. Приезжал попрощаться Тим Флинн – друг Джина и его преемник в KPMG.
* * *
Днем Джин сказал мне:
– Большинству людей разум и тело не дают умереть осознанно.
Как всегда, меня всерьез заинтересовал смысл его слов. Наконец, мне удалось понять, что под разумом он подразумевает духовную дисциплину, а под телом – душу.
Я спросила Джина, готов ли он расстаться со мной.
– Пожалуй, да, – ответил он. Тогда я посоветовала ему не цепляться за жизнь и заверила, что со мной все будет хорошо. Началась последняя стадия перехода. Он был готов уйти.
* * *
Менее чем через три часа, в 8:01 вечером в субботу, 10 сентября, мой муж умер. У него вновь образовалась эмболия легкого, и врачи сказали, что в данных обстоятельствах это лучший исход из возможных. Эмболия препятствует снабжению мозга кислородом, мозг просто отключается, а потом и тело. Принято считать, что это самая быстрая и безболезненная смерть. В момент смерти Джин был окружен четырьмя женщинами, имеющими медицинское образование: рядом были его сестра Роза, моя сестра Дарлин (двадцать лет проработавшая медсестрой в отделении интенсивной терапии), патронажная сестра и я. Своим присутствием мы поддерживали не только Джина, но и друг друга.
Несмотря на всю нашу готовность к смерти Джина, напряжение достигло пика. Я никогда не видела умирающих от легочной эмболии и боялась лишь одного – что Джин ощутит страх, неизбежно сопровождающий удушье. Роза знала, что происходит, и объясняла мне. Мирная кончина Джина стала для нее утешением: в больницах она привыкла сталкиваться с более тягостной смертью.
Осознав, что путь Джина окончен, я испытала нечто вроде облегчения. Весь вечер я провела словно в оцепенении. Мы с Розой и Дарлин приняли последний вздох Джина, а потом ушли в кухню, выпили его любимого вина и долго говорили о недавних событиях.
На следующее утро я почувствовала возвышенную радость и умиротворенность. Боль утраты еще не проявилась. Пока для нее не было причин. Джин упокоился с миром. Я посмотрела в окно на реку и увидела мерцающий на воде солнечный луч.
Это был идеальный момент.
* * *
Похороны прошли безупречно, именно так, как и хотел Джин. Собралось несколько сотен человек – родные, друзья, коллеги, поклонники. Жизнь Джина была недолгой, но щедрой на знакомства. Мы с сестрой Дарлин старательно составили план панихиды. Музыканты исполняли на флейте и арфе возвышенную музыку – такую, как «Танец духов» из «Орфея и Эвридики». Все три речи прозвучали необычно и трогательно: Тим Флинн, Стэн О’Нил и брат Джина Уильям говорили о разных достоинствах покойного. Стэн вспоминал, как получил от Джина письмо с просьбой выступить на панихиде. Поскольку письмо дошло до адресата уже после смерти Джина, отказаться он не смог. Так Стэн и сказал. В церкви послышался смех, обстановка разрядилась. Поминки прошли радостно и оживленно, именно так, как хотел Джин.
* * *
В последние дни жизни Джин упорно работал над проектом «Смерть». Если он не спал, то сосредотачивал внимание на настоящем. Любую работу Джин выполнял добросовестно, но лишь в последние 72 или 96 часов его жизни я по-новому оценила его силу духа. Труд его последних трех – четырех дней стал нелегким испытанием для окружающих и почти невыносимой мукой для самогó исполнителя.
Невольно я сравнивала этот труд с сосредоточенностью, необходимой для удара по мячу в гольфе. Удары особенно удаются, если устремить взгляд на одну-единственную точку на поверхности мяча. Отводить глаза нельзя, отвлекаться – тоже. Не стоит думать: «Отправлю мяч прямо» или «Пошлю его в сторону». Надо просто дождаться момента, взмахнуть клюшкой и нанести удар. Сохранять сосредоточенность в течение пяти секунд очень трудно. А тем более – в течение трех-четырех предсмертных дней.
* * *
После смерти Джина у меня часто возникали мысли о том, что все могло быть по-другому. Мы облучали опухоли, надеясь, что они уменьшатся в размерах и симптомы смягчатся, но впоследствии я не раз задумывалась, правильно ли мы поступили, растянув этот процесс на целых шесть недель. Облучению подверглось все левое полушарие мозга Джина, а значит, все зоны мозга, управляющие правой стороной тела. Может быть, резкое ухудшение было вызвано слишком интенсивным лечением? Могли ли мы гармоничнее сочетать лечение симптомов и сохранение функций организма? Не знаю. И так во всем.
С другой стороны, облучение стало для нас подарком судьбы. Бывая в клинике каждый день на протяжении шести недель, встречаясь с онкологическими больными, которым повезло еще меньше – не имеющими средств, лишенными поддержки родных, слишком робкими, чтобы протестовать, когда ломалась установка или когда ими пренебрегали, напуганными безотрадным будущим своей семьи, – Джин решил основать благотворительный фонд, чтобы оказывать помощь людям, нуждающимся в лечении раковых заболеваний.
Возможно, кое-где в прощаниях тоже были допущены ошибки, но в целом идея оказалась правильной и осуществленной продуманно. Характер прощаний менялся по мере того, как Джин близился к центру кругов своего общения; если прощания со знакомыми и друзьями из внешнего круга часто оказывались «идеальными», то для родных было нелегко найти единственный верный жест, сказать последнее «прости». Примерно так же был устроен сам Джин (как и любой другой человек): внешние слои – личность, а ближние к центру – душа, нечто гораздо более сложное и тонкое. Прощания приобретают совсем иной оттенок по мере приближения к центру круга, поскольку в них неизбежно задействована сама твоя сущность. Такие отношения можно успешно завершить лишь в случае согласия обеих сторон. Это трудно и мучительно. Только любовь к Джину помогла мне отпустить его. Появись он передо мной сейчас, я могла бы и не выдержать.
