Так почему бы заодно не позаботиться и о том, что важнее денег, – о душе?
* * *
Что помогает в подобных приготовлениях? Всевозможные лекарства, медицинская аппаратура, клиники и даже хосписы продлевают и максимально облегчают жизнь – но кто поможет научиться философски относиться к смерти? Кто объяснит, как важно встретить и принять ее? Найдется ли в природе такой человек? Пробудет ли он с вами до самого конца?
Мне повезло: рядом всегда была Коринна.
* * *
Как только ни проходили мои прощания с давними друзьями! Я заметил, что легче всего расставаться, если друзья удовлетворяют одному, а еще лучше – двум критериям: верят в Бога или в целом склонны к духовности, или же состоят в прочных супружеских или партнерских отношениях.
Труднее всего наше прощание давалось тем, кто не соответствовал ни одному из этих критериев. Как правило, имелась и третья причина – серьезная личная проблема, а я растравлял рану, напоминал о том, сколько страданий им еще предстояло. Без меня в их жизни возникало пустое пространство, и это их злило. Я понимал их и спрашивал самого себя: чьи желания должны стоять на первом месте? Мои или моих знакомых? Есть ли обоюдовыгодный способ, при условии, что у нас обоих крайне серьезные затруднения? Ответа я не знал. Но завершить отношения удавалось с трудом. Разговор со мной приносил этим людям не радость и ощущение полноты, а боль и гнев. Разумеется, этого я не хотел, но ничего не мог поделать. И не думал, что полезнее и даже великодушнее было бы совсем отказаться от прощания. Это не облегчило бы мучения моих друзей.
Я следовал своим принципам. Для каждого прощания у меня были установлены границы. Так, я следил, чтобы разговор не уводил нас в прошлое. (Это не значит, что воспоминания были под запретом. Разумеется, нет. Чаще всего мы только и обменивались воспоминаниями – но в позитивном ключе, увлеченно и без предположений вроде «А вот если бы…») И такую же четкую позицию занимал насчет продолжений: их не будет. (С самыми близкими людьми все происходило иначе, но об этом поговорим позже.)
Если прощание складывалось удачно, некоторые друзья, испытывавшие трудности с работой или с супругами, неверующие и отрицающие существование высших сил, хотели продлить последнюю встречу. Они советовали активнее бороться с болезнью. Призывали не сдаваться, как будто я и вправду пал духом. Пару раз после прощания они продолжали мне звонить, не желая отпускать меня.
– Чему быть, того не миновать, – обычно отвечал я. – Встречу я устроил специально, чтобы мы попрощались. Мы создали идеальный момент. А теперь пора двигаться дальше. Думаю, нам больше не стоит встречаться. Попытки сделать идеальный момент более совершенным ничего не дают.
Не очень-то любезный ответ. Слишком категоричный. И, пожалуй, холодный. Зачастую собеседник начинал горячиться. А если договориться так и не удавалось? По-моему, в этих случаях решающим должен быть голос умирающего. Мой тесть, умиравший три года назад, упрямо твердил, что ему становится лучше. Помню, как мне хотелось попрощаться с ним, а он отводил глаза. К жизни он был привязан настолько, что так и не смирился с тем, что для него она вскоре закончится… Но, несмотря на мою потребность довести наши отношения до логического финала, настаивать я не стал: право выбора принадлежало ему. Ведь умирал он.
А теперь на его месте я. Я умирающий. Мне и устанавливать правила. Для себя я решил так: после встречи я думал о ней еще немного, может, несколько часов, и больше не вспоминал. (Если впоследствии кто-нибудь спрашивал меня об этом прощании или о самóм человеке, я, разумеется, отвечал, но сам к нему не возвращался.)
От меня требовалось сосредоточиться на предстоящем. На дороге вперед, которая с каждым днем становилась короче.
А моим друзьям, обремененным заботами? Простившись со мной, они должны были вернуться к своим делам. Возможно, прощание вразумляло их, придавало сил.
Мысли все чаще уводили меня к предстоящему прощанию с Джиной, – но время для него еще не пришло, я забегал вперед, хотя и старался не делать этого. В последние недели мы проводили вместе больше времени, чем когда-либо. Недавно ей исполнилось четырнадцать, и, как у любого подростка в этом возрасте, у нее впереди была вся жизнь. Мы часто выбирались куда-нибудь перекусить, подолгу и с увлечением обсуждали религии, вечность, устройство мышления. Но мы оба вспыльчивы, а происходящее раздражало нас. Порой горе представлялось Джине непреодолимым. А иногда казалось, что она примирилась с ним. Я знал, что как личность она еще только формируется, но тем не менее остро осознаёт, что творится вокруг. Мне хотелось, чтобы Джина понимала, как я верю в нее, горжусь ею и люблю ее всем сердцем.
Думая о нашем прощании, я искал наилучший способ, каким отец может дать дочери понять, кто он на самом деле, неважно, долго он прожил или нет.
* * *
Разумеется, о мире ином я не имел ни малейшего представления. Но мне казалось, я попаду туда по воде вроде реки. Как я уже говорил, особой тяги к воде я никогда не испытывал, никаких чувств к ней не питал. Интересно, считается или нет моя любовь к вину? Вино обладает сложным вкусом (а вода – живительная влага), вину требуется время, чтобы созреть и стать выдержанным (притягательность воды я осознал лишь в 53 года), вино протекает через меня (поток воды бесконечен)… Значит, сходство все-таки есть?
Но моя усиливающаяся тяга к воде оставалась чувством, а не образом. Пребывание на Земле вызывает уникальные ощущения. Как и пребывание в воде. Проводя по часу в день в состоянии, измененном с помощью воды, я отдалялся от земного мира.
Марианна купила мне домашний фонтанчик длиной около 60 см и высотой 30 см. Я полюбил его.
Что ждет меня и всех остальных ниже по течению? Какой опыт мы приобретем? Неужели там, впереди, – все, кто когда-то жил на Земле, в той или иной форме? Значит, я встречусь с историческими личностями, о которых читал? С ушедшими близкими? Я верил в рай, и в ад тоже. И не притворялся, будто знаю, где находится грань.
Иной мир лежит за пределами моего понимания, по крайней мере, пока. А вода? Воду я понимал. Вода – мой переход.
* * *
Нет, не так. Неправильно называть воду переходом. Ведь переход совершал я.
Я по-прежнему жил на Земле, мне нравилось здесь, я создавал идеальные моменты и дни. И заодно готовился. Каждый день я посвящал некоторое время подготовке. Мне приходилось вводить себя в медитативное пространство. Отрешаться от мыслей. Становиться проще. Всецело отдаваться подготовке к очередному путешествию. Мои действия были до сих пор в лучшем случае неуверенными. Меня не смущало, что в процессе медитации я приопускал веки, все еще видел свет сего мира, и в то же время отгораживался от него. Вместе с Коринной я приходил во внутренний дворик музея Клойстерс и слушал бормотание фонтана. А если от усталости мне становилось не до прогулок, достаточно было перейти в гостиную с видом на Ист-Ривер, чтобы набраться если не слуховых, то все равно внушающих удовлетворение зрительных впечатлений. Я думал о том, как эта река и вода в целом служит связующим звеном между нашим миром и миром иным.
