А оказалось, это и есть моя стихия. Глядя на воду и слушая, как она журчит, я с легкостью отрешался от мыслей и жил настоящим – точнее, мысли не мешали мне переходить в иное состояние, каким бы оно ни было. Должно быть, мне помогала свободная текучесть воды, ее переходная природа.
Каждый день я старался проводить в измененном состоянии обостренного восприятия хотя бы полчаса, глядя на воду и слушая ее журчание, – не обязательно в физическом мире, но и не за его пределами. Где-то между ними. В переходном состоянии.
Поначалу я смотрел на воду. Потом закрывал глаза, но продолжал слушать ее. Я сосредотачивал внимание на ином мире. Изучал его.
В Клойстерс мне казалось, будто я вернулся домой. Туда, где все создано для меня. Порой удачные находки попадаются в совершенно неожиданных местах.
Когда мне не хватало сил, чтобы добраться до Клойстерс, я смотрел в окно гостиной на Ист-Ривер, но увы, журчания воды не слышал. В те дни, когда я чувствовал себя достаточно бодрым, излюбленное место во внутреннем дворике Клойстерс мы занимали уже к десяти часам утра. Я закрывал глаза и расслаблялся. И освобождался от бремени всего никчемного, что накопилось во мне. Сперва в промежуточном состоянии я мог пробыть не более получаса. Постепенно довел продолжительность медитации до часа. (Впрочем, за временем я не следил: о том, сколько длился сеанс, мне сообщала Коринна, которая медитировала вместе со мной.)
Вернувшись в привычное состояние, мы обменивались впечатлениями. Я рассказывал о том, какие истины мне открылись. А если состояние оказывалось поверхностным, объяснял, какими свойствами оно обладало. Однажды я спросил Коринну:
– Как ты узнаёшь, что попала куда надо?
– B такие моменты мне кажется, что у меня вот-вот разорвется сердце, – ответила она. – Будто его переполняет возбуждение или любовь.
– А со мной ничего подобного не бывает, – признался я.
Это не значило, что приемы медитации на меня не действуют, – напротив. Я испытывал ощущение полного покоя. Истинного равновесия. Мне нравилось бывать в этом состоянии. После выхода из него все чувства обострялись.
Но каким бы приятным ни было это состояние, задержаться в нем дольше чем на час мне никогда не удавалось. Наступал момент, когда я просто чувствовал, что пора выходить, хотя мне удобно и в этом состоянии. Ангелам было еще рано прилегать за мной. Я хотел обратно в мир, к Коринне, к Джине, к Марианне, к радостям жизни. Хотел роскошно обедать – вкусно, сытно, с десертами, буквально насыщенными холестерином, которыми я лакомился с тех пор, как узнал свой диагноз, с толстыми сочными бифштексами, и чтобы побольше мороженого, печенья и масла.
Ведь я еще жив.
* * *
Река – артерия, соединяющая два пункта. Да, звучит слишком упрощенно. Но река и вправду не что иное, как связующее звено. Однако это еще не все. Истина гораздо сложнее. Направление реки может меняться.
Я хотел бы объяснить, что подразумеваю под этими словами. Но не могу.
* * *
Планы я строил несколько недель.
Панихида состоится в епископальной церкви Сент-Джеймс, куда мы с Коринной ходили молиться. Мой гроб понесут шестеро людей, которых я сам выбрал. Надеюсь, этим носильщикам небезразлично, что их выбрали как сильных духом и ответственных людей.
Я выбрал и священника, который будет читать проповеди. Мне нравилось, как он их произносил.
От органной музыки я отказался. Коринна предложила арфу и флейту, и я согласился. Джина с начальной школы училась играть на флейте.
Будет много родных и друзей. Коллег из KPMG и других компаний. Одну надгробную речь произнесет Тим Флинн – мой давний друг и преемник. Вторую, надеюсь, – Стэн О’Нил. С этой просьбой я обращусь к нему не просто как к близкому и надежному другу, но и как к главе Merrill Lynch – пусть расскажет, что означали для меня работа и ответственность.
Последнее слово – за моим младшим братом Уильямом. Сердце подскажет ему верные слова, он не забудет и то, что я написал в последние месяцы и отослал ему. Я хотел, чтобы слова, обращенные к Коринне, Марианне и Джине, доставленные Уильяму уже после моей смерти, прозвучали в присутствии всех собравшихся.
Надеюсь, к похоронам Джина напишет стихи. Но прочесть их сама она вряд ли сможет. Может быть, попросит старшую сестру. С другой стороны, написать такие стихи – нелегкая задача.
Двух близких друзей я попросил устроить после похорон ирландские поминки – праздник жизни, веселую встречу для всех, кого я любил. Возможность собраться вместе, познакомиться, обменяться воспоминаниями, осознать, что их объединяет. И в итоге порадоваться жизни.
Надеюсь, погода не подведет, спадет жара, от которой Нью-Йорк задыхался все лето… Впрочем, изменить ее не в моих силах. Но если мне повезет, небо будет чистым и голубым, подует легкий ветерок – идеальный нью-йоркский день. Правда, я не знал, на конец лета или на начало осени придутся похороны. Меня устраивало и то, и другое.
Я распорядился кремировать меня. Но пока не знал, как поступить с прахом.
Как мне стало известно, в районе залива в Сан-Франциско готовилась еще одна заупокойная служба, сразу после похорон. Там у меня осталось много друзей и коллег со времен учебы в Стэнфордской школе бизнеса и работы в филиалах компании, расположенных в Сан-Франциско и Пало-Альто. Мне бы не хотелось гонять через всю страну на похороны моих калифорнийских друзей. Прощаясь с одним из партнеров KPMG, моей протеже и, что еще важнее, подругой, пользующейся уважением в компании, я спросил, не согласится ли она посетить только заупокойную службу в Калифорнии. К ней прислушаются, другие мои знакомые из Сан-Франциско не будут считать себя обязанными лететь в Нью-Йорк (и тратить деньги), чтобы попрощаться со мной.
Составив подробные планы, я понял, что сделал все от меня зависящее. Похороны пройдут идеально. Как наша свадьба. И как свадьба Марианны.
Жаль, что я их не увижу.
* * *
Иногда мне с трудом дается вербальное общение и проявление эмоций. Когда наступают такие моменты, кажется, будто мой разум накрыла тень – так объясняла Коринна.
Лично мне лучшим сравнением кажется первое, которое пришло в голову – опять-таки из области гольфа, вызвавшее мысль о том, что «устремляться к свету» – не просто красивый оборот. Когда я ощущал трудности в общении, мне казалось, что я на поле, знаю, что мяч где-то рядом, но не могу найти его.
* * *
И все-таки, почему финал жизни не может быть ее лучшим этапом? Да, все мы видим, как стареют и слабеют здоровьем родители, бабушки и дедушки. Но если физической болью можно управлять, почему нельзя сделать предсмертный период самым духовным и интеллектуально насыщенным? Или рассчитывать на это слишком самонадеянно?
Однажды, участвуя в турнире в клубе Monterey Peninsula, в ходе пар-файв (игры с определенным количеством ударов и расстоянием 428–540 м от подставки до места приземления мяча) я сбил мяч с подставки. Казалось, удар очень удачный, но мяч ушел за пределы зоны. При втором ударе я не попал по мячу. Совсем промазал. Конфуз невероятный. Конечно, взмах клюшкой засчитали за удар. Третий удар оказался немногим лучше – он увел меня на добрых 180 м от грина. Четвертым ударом я вернулся в него.
