Элизабет Эсквит-Бибеско, «Ель и пальма»
Стремление жить настоящим не стало для меня всепоглощающей борьбой (возможно, потому за него и пришлось бороться). Пользуясь моментом, я занимался и другими делами. А среди них самым важным были прощания.
Тринадцать лет назад, накануне первого дня рождения Джины, мой отец умирал от рака легких. Чтобы повидаться с ним – как впоследствии оказалось, в последний раз, – я прилетел из Калифорнии во Флориду. Отцу было всего 63, но на свою участь он не роптал. (Нет, я не прав – можно подумать, есть такой возраст, в котором легко смириться с приближением смерти! Уверен, умирать не хочется и 88-летним, и 103-летним. И это их право.)
Не припомню, чтобы в последние дни отец делился со мной нажитой мудростью, объяснял, что такое жизнь, смерть и так далее. О Боге мы тоже не говорили. От меня не требовали никаких клятв, обещаний измениться или, наоборот, жить как раньше. Отец всегда был немногословным. Помню, от его смирения, будь оно истинным или видимым, мне становилось легче.
Перед смертью мне предстояло закрыть, свести на нет, или, как я говорил, красиво завершить, личные взаимоотношения. Зачем мне это понадобилось? К чему он, этот отчасти символический и отчасти буквальный разрыв с теми, кто мне дорог? Вскоре выяснилось, что далеко не все знакомые и друзья понимают смысл моих намерений и соглашаются со мной. Но, приступив к делу, я понял, что не ошибся. И мне подумалось, что мой подход, пусть видоизмененный, мог бы пригодиться даже тем, кому осталось гораздо больше, чем мне, – например, несколько десятилетий.
Вот четыре причины, по которым я решил завершить отношения:
* Мне казалось, это доставит мне и тем, с кем я прощаюсь, больше радости, нежели печали (поверьте, я прекрасно понимал, каким горестным может стать прощание).
* У меня появится важное дело, благодаря ему я глубоко задумаюсь обо всем том, о чем следует подумать перед смертью.
* Характер и воспитание не позволят мне уйти, не попрощавшись.
И, наконец, последнее по порядку, но не по значению, —
* Это в моих силах.
Начнем с первой причины: прощание доставит мне и тем, с кем я прощаюсь, больше радости, нежели печали.
В этом утверждении две части. Во-первых, каким образом прощание может доставить мне радость? Очень простым. Составляя список людей, с которыми я собирался связаться и встретиться в последний раз, я невольно задерживался на каждом имени и думал о том, сколько дорогих воспоминаний связывает нас. Как мы познакомились. Почему подружились. Какие качества я особенно ценил в этих людях. Чему научился у них. Как благодаря им изменился к лучшему.
Короче говоря, это упражнение вынудило меня заняться тем самым, что настоятельно советуют мудрые люди – остановиться, оглядеться, задуматься о тех, кого мы любим, понять, почему мы любим их, а затем подробно и понятно объяснить свои чувства, ведь такой возможности может больше не представиться. (Но это переход к последнему пункту, а забегать вперед я не хочу.)
Прощания порадовали меня тем, что дали возможность вспомнить всех, чья жизнь соприкоснулась с моей, пусть даже ненадолго. Количество – не главное, но я удивился, обнаружив, сколько у меня друзей и знакомых, и если вы попробуете выполнить это упражнение, то наверняка удивитесь тому, как на самом деле широк обманчиво узкий круг вашего общения. Одной длины списка хватило, чтобы вселить в меня гордость.
И вторая часть утверждения: разве может прощание доставить больше радости, чем горя, хоть кому-нибудь? При чем тут вообще радость? Ведь по моей вине человек сталкивается лицом к лицу с реальностью. Я втягиваю его в события, принимать участие в которых он мог и не захотеть. (И даже не спрашиваю его согласия, действую командными методами, пользуясь правом умирающего.) Скорее всего, несколько человек из моего прощального списка вообще не готовы иметь дело со мной – точнее, со смертью, которую я олицетворяю.
Выяснилось, что я… ошибался.
Какой бы печальной и тягостной для некоторых людей (о них я расскажу немного подробнее) ни была последняя переписка со мной, последний ужин, последняя прогулка по парку (стоит отметить, что в некоторых случаях неспешная прогулка вдвоем становилась не только последней, но и первой), я отчетливо и видел и слышал, как благодарны они за эту возможность, за время, предоставленное только им, за признание уз, которые связывали меня с ними и больше ни с кем. Серьезность ситуации призывала моих друзей, коллег и знакомых остановиться, вспомнить, что я значу для них, а они – для меня. Узнав, какую роль они играют в моей жизни, они бывали растроганы, а иногда и ошеломлены. Я благодарил их за появление на моем пути, за то, что они поделились со мной добротой и талантами. Прощаясь, я стремился хоть чем-нибудь порадовать этих людей, возместить им потерю будущего общения со мной. Мне хотелось оставить им напоминание о себе, которое принесет радость если не в настоящий момент, то позже. Если в жизни кого-то из них я играл роль наставника, то теперь старался дать понять, что им по-прежнему есть к кому обратиться за советом. Для прощальных встреч я приберегал лучшие воспоминания, про плохое даже не упоминал, и обычно меня понимали без объяснений, соглашаясь со мной. Ничего трудного ни от кого не требовалось. Мне, как оптимисту, нравилось думать, что все самое оградное и конструктивное в наших отношениях торжествует над предстоящей разлукой и горем. Наши последние встречи угрожали омрачить слезы, невнятное бормотание, страшная тень бесповоротности, но гораздо чаще они заканчивались улыбками и смехом. Если мы встречались лично, все, что я хотел увидеть, я читал в глазах. Если общались по телефону – улавливал в голосе. Если обменивались письмами по обычной или электронной почте – видел между строк. Заканчиваясь позитивно, наши отношения внушали оптимизм обеим сторонам.
* * *
Завершить отношения мне хотелось еще по одной очевидной причине: чтобы иметь повод глубоко задуматься обо всем том, о чем следует подумать перед смертью. Прощания не только будили хорошие воспоминания, но и приковывали внимание к жизни, а не к смерти. Благодаря им я думал о моих многочисленных знакомствах, а не о том, как я одинок. Они напоминали об узах, а это бальзам на душу любого человека, будь он верующим, как я, или нет. Мне хотелось бы верить, что я не склонен к банальностям, а обязанность думать о прощальных встречах, которую я сам себе вменил, служила гарантией, что я не стану растекаться мыслью.
Третья причина: характер и воспитание не позволят мне уйти, не попрощавшись.
Пожалуй, объяснения в этом случае не понадобятся. Человек, который составляет список предстоящих дел через два дня после того, как узнаёт, что жить ему осталось три месяца, просто не в состоянии уйти, не доведя работу до конца. Будучи руководителем, я придерживался мнения, что эффективность невозможна и даже немыслима, пока не определены рамки, не поставлены цели, не очевиден конечный результат. Если мои взаимоотношения с людьми в любом случае завершатся смертью, почему бы не выбрать наиболее знакомый и привычный мне способ действия? Да, во мне опять проснулся бизнесмен, а я помню, что жизнь сложнее любого бизнеса. Но, возможно, не настолько, как кажется. Разве можно успешно руководить компанией, не добиваясь завершения всех дел – аудиторских проверок, проектов, годовых отчетов? Разумеется, нельзя. Завершенность приносит удовлетворение. Подтверждает проделанную работу. У меня наконец появляются результаты, которые можно изучать и обрабатывать, радоваться им, ценить, делать выводы. Если бы бейсбольные правила до неузнаваемости изменились и теперь игра не заканчивалась бы девятью подачами (и бóльшим количеством очков у одной команды), она перестала бы вызывать интерес. Если бейсбольный матч моей жизни заканчивался после шести подач вместо требуемых девяти, это еще не значило, что его можно оставить без финала.
