Мы карабкаемся по лестнице, обливаясь потом, заходим в квартиру баронессы, а она спрашивает:
– Съездите завтра со мной на море?
У нас с Димитрием в горле пересохло, но реагируем мы стремительно, как леопарды:
– На Капри, баронесса? Конечно!
Она смотрит на нас так, будто увидела двух громадных крыс. С отвращением.
И рявкает:
– Что за ерунда! Что за пошлость! На Капри! Там место только таким бездельникам, как мои дети. Остров похоти и разврата. А главное – пошлое, пошлейшее место, где все делается напоказ. Нет, я покажу вам то, чего никто не знает.
Мы не отрываем от нее глаз, надеясь хотя бы на Искью, но баронесса громко объявляет, сияя, как фея, у которой сработало заклинание:
– Вентотене!
Мы с Димитрием переглядываемся. Клянусь, мы слышим это название в первый раз. Черт знает, где это, может, в Испании.
Вечером мы склоняемся над географической картой и обнаруживаем это экзотическое местечко где-то напротив области Лацио. Тем временем наши с Димитрием сестры заботливо собирают деньги нам на поездку, поскольку баронесса – я был готов не только отдать руку на отсечение, но и засунуть ее в экскременты, – не купит нам билеты на корабль, даже если мы пригрозим ее утопить.
Тоже мне прогулка. Море штормит. Да так, что Тихий океан отдыхает. Повинуясь четкому ритму, корабль то выныривает из волн, то заныривает обратно. Суша кажется далекой мечтой, а потом и вовсе исчезает за высокой стеной темной, коварной воды. Сказать, что дует ветер, – ничего не сказать. Это обстрел из пушки – беспрерывный, беспощадный, мы еле держимся на ногах.
Господь упустил нас из виду в этот день. Он просто про нас забыл.
Кроме нашей глупой троицы других пассажиров нет. Мы одни не сообразили, что в такой денек в море лучше не выходить.
Элеонора мгновенно утрачивает породистость, копившуюся в ее семействе на протяжении четырех столетий. Ее выворачивает. Забыв про условности, она издает такие звуки, каких не слышали ни обычные люди, ни ученые, ни врачи, ни дикие звери в джунглях. Мы с Димитрием по очереди придерживаем ей лоб. Она так старается, что пару раз чуть не падает с палубы прямо в пучину.
Она уже подарила морю съеденные накануне салат и треску. Теперь пришел черед поделиться запасами желчи. Ее рвет уже два часа. Мы тоже измучены. Мы будто два часа двигали мебель.
Как вдруг внезапно, меньше чем за милю до Вентотене, море успокаивается. Превращается в озеро. Мы оживаем. С моря Вентотене выглядит как только что достроенное аббатство. Где еще никто не бывал. Мы ощущаем себя первопроходцами.
Сходим на землю. Вокруг ни души. Только рыбацкие хижины. Через тучки проглядывает жаркое солнце. Карабкаемся в гору. Выходим на красивую площадь. С простой, скромной церковью. А что, нам нравится. Это не Капри, но тут тоже неплохо. Мы с Димитрием довольно переглядываемся. Если честно, нам тогда понравилось бы что угодно. Потому что это было приключение. Все происходило в первый раз. Подчеркнуто не обращая внимания на заезжих, появляются три крестьянки, работающие где-то неподалеку. Есть бар, но он закрыт. Есть нечто вроде траттории, но и она закрыта. Кажется, остров уснул. Полдень. Лицо баронессы постепенно обретает обычный цвет. А еще она проголодалась. Но есть нечего. Бродя наугад по улицам, мы с Димитрием достаем бутерброды с колбасой, которые накануне приготовили наши сестры, святые женщины. Элеонора с завистью поглядывает на бутерброды. У меня в голове созревает мысль: слава богу, сегодня я отомщу за все стаканы воды, которые эта проклятая тетка не захотела нам предложить.
Димитрий доказывает, насколько я жалок. Как ни в чем не бывало он предлагает:
– Баронесса, я с вами поделюсь.
Потом отламывает кусочек хлеба и протягивает ей. Она благодарит сияющей улыбкой.
Я, чтобы не выглядеть дураком, повторяю за Димитрием.
В итоге, если сложить, баронесса проглатывает целый бутерброд. Мы с Димитрием – по половинке.
Залезаем на самую верхотуру. Отсюда видно остров Святого Стефана с мрачной каменной тюрьмой. Царит первородная тишина. Море спокойно, его плеск затих. Если постараться, можно услышать тюремные звуки. Гул голосов, стук тарелок, отдельные слова. Убаюкивающие звуки подтверждают: там, в тюрьме, жизнь идет своим чередом, пока здесь, на Вентотене, на свободе, жизнь куда-то исчезла. Наверное, пошла поработать в поле. Втайне от всех. Как масоны.
Мы с Димитрием и баронессой – единственные туристы. С трудом спускаемся по пыльной, усыпанной галькой тропинке. Рискуя свалиться. Качаясь, словно гондолы в море. А потом, свободные, как воробушки, оказываемся в потрясающем месте. На пляже. Где нет никого. Вот он, вкус свободы. Наша беззаботность обретает новый оттенок. Мы падаем на песок. Баронесса погружается в чтение газеты. Мы с Димитрием долго не раздумываем. Сбрасываем одежду – плавки мы надели еще в Неаполе. Носимся как обезумевшие по пляжу, а потом с разбегу ныряем. Туча брызг. Вода холодная. И прозрачная, как вода из-под крана в доме у баронессы, которую нам так и не посчастливилось попробовать на вкус. Нас касаются рыбешки. Но длится это недолго. Мы орем и бесимся как идиоты. Свобода! Свобода! Свобода неизвестно от чего. Баронесса смотрит на нас. Улыбается. Мы улыбаемся в ответ и машем ей рукой, словно торжественно прощаясь.
Потом из-за мыса неожиданно появляется белая моторная лодка. Подплывает к берегу. За рулем мужчина лет тридцати. Он глушит мотор, лодка утыкается носом в песок. Мужчина ловко спрыгивает, держа в руке канат. Обвязывает его вокруг валуна. Димитрий настойчиво трясет меня за руку. Не понимаю, чего ему надо. Оборачиваюсь. Он глазами показывает, куда смотреть. Я смотрю и не верю своим глазам. Тридцатилетний красавец стоит в чем мать родила. Но удивление, охватившее меня, семнадцатилетнего, длится недолго – его вытесняет другое, еще более удивительное зрелище. От которого по спине мурашки бегут. Словно появляющаяся из кувшина змея, в лодке возникает девушка, о существовании которой мы еще мгновение назад не догадывались.
Она тоже в чем мать родила.
Конец света.
Не скажу за весь Апеннинский полуостров, но мы с Димитрием перед этой картиной испытали одно и то же ясное чувство: нам показалось, что мы в одно мгновение стали современными людьми. И это нам страшно понравилось.
Раньше мы таких видели только в газетах, теперь, увидев ее своими глазами, мы не сомневаемся: она манекенщица. Безупречная. Существо из другого мира. Мы на Вентотене, пятидесятые годы, а нам кажется, будто мы оказались, не знаю, в Малибу или Сен-Тропе, – в общем, там, куда только благодаря деньгам и пронырливости не попадешь. Мы остолбенели. Мы не могли глаз от нее оторвать. Мы превратились в камни. Застыли в мокрых плавках с таким видом, будто оба неожиданно сели в лужу. Димитрий описался.
Нудисты даже не замечают нашего присутствия. Непринужденные, расслабленные, они растягиваются на песке. Позагорать под палящим солнцем. Появление совершенно голой девушки настолько невероятно и ослепительно, что мы даже не испытываем желания. По крайней мере, сразу. Найдя силы оторвать взгляд от прекрасного видения, мы робко смотрим на баронессу. Она тоже заметила парочку, но вопреки нашим ожиданиям не смутилась, не разволновалась, не рассердилась. Она просто смотрела на то, чего она прежде никогда не видела и чего даже вообразить не могла: голые мужчина и женщина на людях. Потом баронесса снова утыкается в газету.
