– Спасибо, Генриетта.
– В любое время, дорогой. Я возвращаю телефон Джексону и советую вам двоим следить за своими языками. Вы звучали, как два дурака со всеми этими ругательствами.
Я усмехнулся.
– Не знал, что нас слушает леди.
– Ну, теперь ты знаешь.
– Конечно, мэм.
Снова раздался треск и шипение, пока Джексон включал громкую связь.
– Алло? Это кто? Сойер? Ты все еще здесь?
Я рассмеялся. Не думал, что это было возможным.
– Я ухожу.
– Отлично.
– Эй, Джекс… – В горле образовался ком. – Я…
– Знаю, – ответил он. – Тоже люблю тебя, брат.
Я повесил трубку и испустил глубокий вздох. Даже если это ослабит мою бдительность, я решил сделать то, чего не делал почти год. Я забрался в кровать, не поставив будильник, и попытался заснуть.
Но, несмотря на усталость, сон ускользал от меня. Я ворочался и ерзал на холодных простынях. Кровать, как обычно, была пуста; даже в прошлом, когда у меня была женщина, это длилось всего несколько часов. Никакого совместного сна, только секс, а потом женщина уходила. Я следил за этим.
Я закрыл глаза и воспользовался своей безошибочной памятью, чтобы в мельчайших подробностях воссоздать образ Дарлин. Несколько приемов ментального фотошопа, и она лежала рядом со мной, волосы разметались по моей подушке, ее губы были всего в дюйме от моих – она улыбалась и смеялась…
Я погрузился в сумеречный мир, где-то на грани между сном и реальностью, и ее образ колебался, как недосягаемый мираж.
Когда я наконец заснул, сон был прерывистым, проплывающим над поверхностью глубокого покоя, а наутро кровать все еще была пуста.
Глава 24. Сойер
Когда солнце было уже в зените, я проснулся от сильнейшего голода. Разогрев огромную порцию запеканки Дарлин, я съел все до последнего кусочка. После этого отнес свой лучший серый костюм в химчистку, попросив поторопиться. А сам забежал в Macy’s на Юнион-сквер и купил новый галстук.
Затем я забрал свой костюм, принял душ, переоделся и без четверти семь вышел на улицу. В цветочном магазине на 14-й улице я сразу же направился к красным розам, но мое внимание привлекли маргаритки ярко-желтого и оранжевого цветов.
– Это герберы, – поведала флорист с улыбкой. – В египетские времена герберы символизировали свет и солнце. В викторианскую эпоху они стали олицетворять счастье.
– В викторианские времена… – С этими словами в моей памяти всплыл образ моего дома, дома Дарлин.
– Мои любимые цветы, – улыбнулся флорист.
Я коснулся мягкого яркого лепестка.
– И мои тоже.
С букетом из двух дюжин гербер, завернутых в зеленую папирусную бумагу, под мышкой, я запрыгнул в поезд до района Мишн, самого богемного и художественного района города.
Я шел по оживленной улице, вдоль бесчисленного количества магазинов, кафе и современных жилых комплексов. Индустриализация потихоньку высасывала жизнь из старого Сан-Франциско. Театр «Браун Бэг» казался настоящей дырой, оставшейся со времен технологического бума, и существовал благодаря чуду и силе воли города.
Я заплатил десять долларов за билет в ветхой кассе и вошел в обшарпанный холл. На стенах висели выцветшие плакаты, заменявшие обои. Вестибюль отсутствовал: небольшое помещение, одна из стен в котором была завешана черными шторами. Горстка людей слонялась в этом пространстве, разговаривая и потягивая вино у крохотной барной стойки. Я оказался единственным человеком, кто пришел в костюме.
Без десяти восемь взволнованный парень раздал программки выступлений и попросил занять места. Я вошел в зал, рассчитанный на пятьдесят мест, вместе с остальными зрителями, и заполнили мы от силы двадцать кресел.
Я положил цветы на колени и взглянул на сцену – небольшой прямоугольник черного цвета с единственной лампой по центру. От волнения у меня скрутило живот, как будто выступление предстояло мне, и я раскрыл программу с размазанными печатными буквами.
Все танцоры выступали со своими группами, и лишь у Дарлин было соло в середине шоу.
«Она никогда не говорила мне об этом».
Затем свет в зале погас, и шоу началось.
Честно говоря, оно было не очень хорошим.
Я не считал себя знатоком танцев, но в каждом номере чувствовалась самодеятельность и излишняя драматичность. Все пытались заявить о себе. За исключением Дарлин. Даже если отбросить мою предвзятость, она была завораживающей. Ошеломляющей. От нее невозможно было отвести глаз. Режиссер-тупица запихивал ее позади всех в каждом номере, но она все равно сияла ярче, чем ведущая танцовщица, к которой должны были быть прикованы все взгляды.
Спустя три выступления на сцену вышла Дарлин. Она грациозно двигалась в луче света в простом черном платье, юбка которого струилась вокруг ее длинных ног. Волосы были собраны в высокий хвост, открывающий изящные линии шеи и плеч. Как на моем любимом топе, лямки перекрещивались на спине, пересекаясь на лопатках и подчеркивая крепкие мышцы. Длинные, но прозрачные рукава платья придавали дополнительную элегантность образу.
«Господи, как она красива».
В программке говорилось, что она выступает под песню «Down», о которой я никогда не слышал. Первые ноты одинокого пианино звучали, словно ступени, устремляющиеся вниз. Дарлин застыла на месте, пока ее не пробудил яркий и ясный голос женщины.
Мой взгляд был прикован к Дарлин, я наблюдал за игрой мышц под тонкой кожей, когда она двигалась по сцене, наполняя собой небольшое пространство, струясь словно тень. Мелодичное фортепиано сменилось техно-битом, быстрым и точным.
Когда песня подошла к концу, Дарлин рухнула на спину, одной рукой опираясь на локоть, а другой потянулась к неосвещенному пространству над головой. На последней ноте ее спина выгнулась, а голова запрокинулась назад, как будто неведомая сила тащила ее вверх, а затем бросила подвешенной в тишине.
Момент тишины, и скудная толпа перевела дыхание. Я вырвался из ее чар и захлопал снова и снова. Несколько зрителей свистели и кричали, хотя до этого лишь вежливо аплодировали выступающим.
Меня переполняло чувство гордости. Она была лучшей, и все это понимали.
На последнем номере Дарлин снова поставили в самую глубь сцены. Я не знал, какая иерархия существовала внутри труппы, но Дарлин определенно заслуживала место ведущей танцовщицы.
Я наблюдал, как она двигалась на задних рядах со своим партнером – неуклюжим болваном, который несколько недель назад ушиб ей голову. Теперь она с трудом справлялась с ним. Я видел, как она исправляла его ошибки, прикрывала, когда он путал шаги. Мои губы искривились в ухмылке, и я попытался сосредоточиться только на ней. На ней одной.
