– Между нами все конечно.
– Но… я думал, ты простила меня…
– Простила. Я себя не прощу, если впредь вляпаюсь в такое дерьмо. Катись в Москву, во Владимир, куда угодно. А ко мне больше не приезжай.
– Я приеду. – Он хватал за руки, Марина отстранилась. – Через неделю я поеду в Москву, я обязательно приеду…
– Я тебя не впущу.
– Марин, но ночью…
– Это физика. Как с твоими подружками. Я примеряла твою шкуру: без любви, да и без особой страсти. Мне не понравилось.
– Никаких подружек больше нет.
– Макс, – она уперлась пятерней в его грудь, – ты меня слушаешь? Слушай внимательно: Я. Тебя. Не люблю. Прощай.
– Получается, – сказала, надкусывая тесто, Люба, – ты трахнула его и выбросила.
– Бедный, – покачала головой Ольга Викторовна.
– Бедный? – негодующе переспросила Люба. – Вы на чьей вообще стороне?
– На стороне Марины, конечно! Просто мне почему-то всегда жаль подонков. В кино и в книгах. Ничего не могу поделать с собой.
– Сама поражаюсь, – сказала Марина. – Откуда во мне столько цинизма? Я полтора года с ним провела. А читаю его сообщения девицам и ничего не чувствую. Будто он не человек, а кусок мяса. Или ну…
– Огурец, – сказала Люба, нашпиливая на вилку корнишон.
– Главное, – сказала Ольга Викторовна, – надеть на этот огурец презерватив.
– После его Оль и Карин? Не сомневайтесь.
– Ничего, – Люба взяла бокал с пивом, – найдем мы тебе нормального парня, Марин.
– Ага, – вторила Кузнецова, – в крайнем случае воспитаем. Предлагаю выпить за нашу дворянку.
– Спасибо, девочки. – Марине хотелось обнять коллег. Метель атаковала стеклопакеты, она словно отрезала кафе от остального мира.
– А я на вас ужасно обижаюсь, – вспомнила Люба, – отличные подруги! Одна три месяца молчала, что приходится Стопфольду праправнучкой, другая вообще годами скрывала его дневник.
– Ты поймешь почему, когда почтешь.
– Там действительно что-то страшное?
– Точно не для музея, – сказала Ольга Викторовна.
– Мой прапрадед сошел с ума. Он думал, что привез из Грузии джинна.
– Как в «Аладдине»?
– Только очень злого. Ваза с костями, которая влияла на обитателей поместья.
– Так, может, правда привез?
Марина удивленно посмотрела на подругу. Та не улыбалась.
– А что? – повела плечами Люба. – Учитывая судьбу Стопфольда. Вы знали, что кто-то из его слуг покончил с собой в доме?
– Да, – сказала Ольга Викторовна, – няня его дочери. Это есть в дневнике.
По просьбе Любы Кузнецова пересказала в деталях содержание коричневой тетради.
– Мне и без чтения стало страшно, – поморщилась библиотекарь. – Коровий мальчик? Шакалы в наших широтах? Ему определенно не откажешь в фантазии. А про портрет монаха я слышала.
– Серьезно?
– Есть мемуары врача, бывавшего в поместье. Похоже, Стопфольд нарисовал исключительную гадость. Гости были напуганы и смущены.
– Нарисовал или купил в Тбилиси, – сказала Марина, отхлебывая пиво. – Ольга Викторовна, ваша мама не говорила, при сносе особняка не находили ничего такого?
– Вазу с джинном? – спросила Кузнецова.
– А вдруг.
– Судя по дневнику, ее замуровали в стене подвала, а подвал они не трогали. Забетонировали кирпич.
– Забавно, – нахмурилась Люба, – недавно мой Саша расспрашивал про подвальные стены.
– Ему-то зачем?
– Не знаю. Это было в тот день, когда Тамара напала на поварих. Но… после того как он побывал в подвале, его словно подменили.
– В каком смысле? – Марина ощутила холодок.
– Он замкнулся… ведет себя странно. Шарахается, стонет во сне. Четыре года назад его друг покончил с собой…
– Тиль, – сказала Кузнецова, – наш трудовик. Не пережил смерть жены.
– Да, и я даже боялась грешным делом, что Костров последует его примеру. Он мучился, ел себя поедом. Думал, что мог спасти товарища. Трудные были времена. Со временем все устаканилось… а теперь я слышу, как он во сне обращается к покойному Тилю и умоляет не разрушать какую-то стену. Да, именно так.
– Проклятие Стопфольдов до сих пор действует? – спросила Кузнецова и, увидев лица подруг, поспешно уточнила: – Это шутка. Глупая.
– Моего Кострова не пронять проклятиями, – отмахнулась Люба, но Марина заметила тревогу в ее глазах. – Он слишком занят бумажками.
– Развивая тему, – тоном «я дурачусь, не воспринимайте всерьез» сказала Марина, – джинн заставил Тамару Павловну ранить поварих.
Ольга Викторовна подхватила:
– А ее плененная племянница родила зубастого карлика.
– Остановитесь на этом, – взмолилась Люба, – и так не усну ночью.
– Извините, – сказала подошедшая официантка, – из-за погодных условий торговый центр закрывается через полчаса.
– Допиваем, девочки, – велела Кузнецова.
Последующие дни Марина мысленно возвращалась к этому разговору. Она не сказала подругам о самом важном: о подростковых кошмарах, дублирующих главы из дневника. О великане (джинне?), трупах в песке. Она перечитывала дневник и ругала себя, рыская по интернет-бестиариям.
Ифриты были сверхъестественными существами из арабской и мусульманской мифологии. Проклятые Аллахом, они служили Иблису – исламскому Сатане. Демоны огня, крылатые гиганты, обитающие под землей…
«Знали бы мои дети, что меня волнует», – думала Марина раздраженно.
В пятницу она поднималась, как обычно, на холм, здороваясь с пробегающими школьниками. У крыльца худая женщина средних лет что-то рассказывала Марининым девочкам. Протягивала им цветастые брошюры, семиклассницы явно не желали этого разговора и косились на дверь. Марина приблизилась к женщине со спины. Девочки – Настя Кострова и Яна Конькова – обрадовались ее появлению.
– …И вечные муки в аду, – донеслось окончание фразы.
– Что за проповедь вы устроили? – строго поинтересовалась Марина.
Женщина – курносая, с мышиными глазками – одарила приторной улыбочкой. Изо рта у нее воняло гнилью.
– Предупреждаю ангелочков о происках дьявола.
На обложке брошюры грозный дракон извергал пламя.
– Накануне судного часа должен покаяться стар и млад. Ты покаялась?
– Девочки, идите в класс, – сказала Марина. Вызволенные из лап проповедницы, Настя и Яна посеменили по ступенькам.
– Ты приняла Господа или будешь гореть в Геенне Огненной?
