– Кто здесь?
Эхо продублировало вопрос. Холод пробрался под байковый халат, Марина поежилась. Сквозняк заставлял лепестки шевелиться. Что за нежданная романтика? Розыгрыш? Или проявление симпатии со стороны какого-нибудь втрескавшегося старшеклассника? Будущий писатель Паша Самотин дыру в ней глазами проел…
Подъезд не отвечал.
Марина двинулась вдоль квартир, утешаясь бытовыми звуками, залпами телевизионного смеха. В противоположном тамбуре царил мрак.
«Он сидит на лестнице, расплюснув харю о балясины. Поглаживает медный сосуд, тарахтит костями…»
Темнота затарахтела.
Беги в квартиру!
Марина обернулась. Отворенная дверь и полоса света позади. Резиновые коврики, возле газовой трубы – погрызенный мячик. Автограф на стене: «Олег – царь».
Марина передернула плечами. Любопытство было сильнее нахлынувшей тревоги, а тревогу, продиктованную бредовым дневником, нужно было срочно изгнать.
Она свернула за угол. Цветочный указатель упирался в лестничный пролет. На перилах, привязанные капроновыми нитками, висели шоколадные батончики, гирлянда из «Сникерсов» и «Марсов».
Догадка пихнулась внутри.
Заинтригованная Марина решительно пересекла площадку. Из тамбура слева веяло пещерной сыростью и запахом халвы. Внизу, между этажей, стоял, заслоняя лицо шикарным букетом, мужчина.
«Перепутал квартиру», – Марина обрадовалась и огорчилась одновременно.
Мужчина убрал букет, и Марина ахнула.
– Как ты меня нашел?
Горшин (1)
«Маленькой елочке холодно зимой…»
Аня – Анна Ивановна, двадцатишестилетняя учительница музыки – пробежала пальцами по белым клавишам. Пианино нуждалось в настройке.
– Зимо-о-ой, – протянула Аня.
По пустому актовому залу гуляли сквозняки. Остужали голени. Аня заиграла «Прошлое Рождество» группы Wham! Не разучилась… Захотелось праздников поскорее, нарядить елку, купить подарки родным. Натрескаться мандаринов. Она специально не ела мандарины всю осень, чтобы соскучиться к Новому году.
Пальцы трогали клавиши. Музыка из фильма «Реквием по мечте» полилась со сцены.
Свет погас.
– Эй, тут люди! – Аня завертелась. Над пианино горела тусклая лампочка, но основное освещение вырубилось. Портьеры, маскирующие дверь, слегка шевелились.
– Ребята…
В зале кто-то сидел. В пятом ряду, на спаренных креслах. Лучи уходящего за горизонт солнца, просеиваясь сквозь занавески, разбавляли полумрак, высвечивали контуры голов. Трое детей пришли послушать, как она играет.
– Вы почему не на уроках?
Дети молчали. Не двигались.
– Это вы выключили свет?
Показалось, что лица малышей скрывают маски. Улыбающиеся рожицы. Вдруг вспомнилась напуганная Сонечка из второго класса. Она хныкала, цепляясь за юбку Ани, твердила, что в туалете спрятался улыбающийся монстр.
– Это из какого-то мультфильма? – спросила учительница.
– Не из мультфильма! – затопала ножками Сонечка. – По-настоящему.
Аня бросилась в туалет, узнать, что за шалопай разыгрывает малышей, но никого не нашла в кабинках.
Сейчас она вспомнила слова про монстра. Дети в улыбающихся масках сидели смирно, смотрели на сцену. А Аня отчего-то одеревенела и онемела. Кисти так и замерли на клавишах. Заныла шея. Она напрягла зрение, различая в темноте рты и зубы. Сноп света упал на четвертый ряд. Дети… дети?.. держались руками за спинки стоящих впереди кресел, их пальчики заканчивались длинными, закручивающимися ногтями.
– Вы кто? – тихо спросила Аня.
Крышка пианино захлопнулась, треснув по пальцам (завтра они опухнут и приобретут голубоватый оттенок). Аня взвыла от боли. Соглядатаи радостно захрюкали во тьме.
– …Муська! Мусенька!
Римма обогнула здание, высматривая питомицу.
– Иди сюда, Мусенька, мама наварила бычков!
Ветер трепал волосы. По асфальтированной площадке стелилась пороша. Кругозор обрывался сразу за оранжереей. Дальше вздымалась белесая стена. Туман окуривал холм, стадион и хилые деревца на границе футбольного поля.
– Куда же ты запропастилась?
Римма десятый год мыла школьные коридоры и туалеты. После увольнения ополоумевшей Тамары получила новую должность и полную ставку вахтерши. Половину зарплаты отдавала внукам, всегда откладывала на рыбу и консервы для животин. Подкармливала уличных котов. Всех пацанов звала Васьками, а самочек – Муськами. При школе постоянно ошивались Васьки и Муськи. Нынешняя приблудилась осенью. Черненькая, короткошерстная. Мерзла, бедняжка, но в отличие от прошлых Мусек отказывалась заходить в здание.
– Кис-кис-кис.
Римма прошла под директорскими окнами. Заметила за стеклом Сан Саныча. Помахала – он не отреагировал. Всматривался в туман, словно ждал кого-то. Чудной он стал… вон Тамара тоже была чудная.
«Это от безделья», – подумала Римма, приближаясь к оранжерее. Двери были распахнуты, снежинки залетали внутрь. Казалось, оранжерея дымится. Туман скрадывал абрисы пальм. В зеленых зарослях кто-то ходил. Невысокий, целиком прячущийся за горшками.
Может, Игнатьич напился и ползает на четвереньках?
Подошва скользнула. Римма едва не выронила пакет с бычками. Глянула вниз. На снегу лежало что-то черное, в красных точках, по форме напоминающее окорок.
Римма зажала рот ладонью, чтобы не закричать.
Муська…
Под ногами валялась кошачья лапа, выдранная из тельца, не иначе как сворой собак. Заиндевевший кусок мяса поодаль. Клочья шерсти. Хвост.
– Горемыка, – простонала Римма.
Чуть позже, загружая останки в мешок, она подумала, что кошку будто голыми руками растерзали.
Сан Саныч, не мигая, смотрел из окон во мглу.
…Алена Бесик, староста десятого класса, стояла посреди комнаты и активно жестикулировала. Руки поднимались и опускались, дирижировали невидимым смычком, совершали плавные па. Подружки наблюдали за ней. Ночник давал приглушенный свет, и тень Алены плясала по стене и тоже жестикулировала; руки тени иногда заползали на потолок.
– Ты трахаешься, – сказала Нина.
– Ты ешь, – сказала Василиса.
Алена мотнула головой, замычала, плотно сжав губы. Правила «Крокодила» не позволяли отвечать вслух.
Василиса зевнула. Ей давно наскучила игра. К тому же раздражало, как Алена выгибает руки, в полутьме казалось, что ее локтевые суставы нарушают некие неписаные правила, некие обязанности, возложенные на человека обществом.
