«Вот от кого у меня такая бурная фантазия», – подумала Марина.
Точкой отсчета была Грузия. Расставание ли с дочерью или одиночество виной, но Стопфольд наделил купленную за бесценок вазу мистическими способностями. Зациклился на подвернувшейся картине: сам он не мог нарисовать такую же. Осенью (годовщина со дня смерти жены) депрессия обострилась. Его мучили дурные сны и галлюцинации, в которых он занимался сексом с мертвой Идой. Отсутствие художественного дара проецировалось на окружающие предметы, наделяя их лицами. Страх за жизнь дочери породил таинственного великана, желающего причинить вред семье. Бессонница, упадок сил, фигура незваного гостя – жуткого карлика. Судьба Стопфольдов могла сложиться совсем иначе – и не факт, что в лучшую сторону, – не отправь прапрадед сестру и дочь в Петербург.
Здоровье, и физическое, и душевное, разрушалось, как разрушался без заботливых рук дом. Стопфольд думал о самоубийстве, но здесь навязчивые идеи, наоборот, помогли; он сконцентрировался на борьбе с проклятием. И поборол джинна – безумие – почти… став вечным конвоиром своих замурованных фобий. В подвале, глубоко внутри.
Марина провела пальцем по зазубренному огрызку бумаги: предпоследняя страница была вырвана, и ей никогда не узнать, что такого придумал агонизирующий мозг прапрадеда перед фразой «…разобрали кирпичи».
Ее подивила хитрость безумца, как вплетал он в свои фантазии и домыслы реальные факты, например отъезд сестры, которая, конечно, переживала за племянницу. Как включал в игру домочадцев: придумал странное поведение слуг, сообщничество конюха Тита, свидетелей в лице Августы и сельского доктора. А нянечка Наташи? Она действительно перерезала горло в мастерской? Где правда в этих строках, а где болезненный вымысел?
Ответ был прост. Правда: любовь Стопфольда к жене, к дочери. С какой нежностью описывал он прабабушку Марины! Как тосковал по Иде! И этот поэтический взгляд на Тбилиси… нет, несчастный Георгий Генрихович обладал талантом.
Мама Кузнецовой была абсолютно права. Карликам и живым мертвецам место на выставке восковых страшилищ, а не в школьном музее. Но кусочки, посвященные Грузии, Марина могла перепечатать и зачитать на уроке…
Она вспомнила, что где-то завалялось дедушкино вино. Отыскала бутылку в тумбочке, наполнила чашку.
Герои дневника толпились перед глазами, как на совместном фото, в ряд. Георгий… Августа… Наташа…
Прабабушка – девочка Наташенька – умерла в пятьдесят два года. Ее поздняя дочь (родила в сорок пять!) жива до сих пор. Практически здорова, только поясница мучает. Стопфольд избавился-таки от проклятия.
Хроника безумия, по выражению Ольги Викторовны, пестрела чудовищными образами, но кое-что взволновало Марину сильнее беснующихся на чердаке карликов.
С третьим глотком вина праправнучка Стопфольда допустила – на миг, не дольше! – противоположную трактовку дневника.
А вдруг написанное – правда?
Марина, номинальная православная христианка, трижды в год, на праздники, посещающая церковь, существование высших сил не отрицала. Ни Бога, ни его антагониста. Новый Завет, по мнению Марины, являлся шедевром мировой литературы, а «Отче наш» – гениальным верлибром.
Большинство историй о столкновении с неизведанным были глупостью, шоу про экстрасенсов, но встречались же по-настоящему необъяснимые вещи, к которым не следует приближаться.
Верила ли она в существование плохих, несущих смерть, предметов? Как гробница Тутанхамона или алмаз из Митсоновского музея?
Да. Стыдливо и неосознанно – верила.
Георгий Стопфольд…
«Ты пытаешься его оправдать!»
Георгий Стопфольд купил в Тбилиси нехорошую вазу…
«Говори прямо, – фыркнул, защищаясь, скептик. – Купил лампу Аладдина. Корова отелилась карликом, а приснившийся мужик затребовал жизнь дочери взамен на ночь с мертвой женой».
Марина допила и снова налила в чашку вина.
Сны из дневника…
Сны о поле боя и разлагающихся слонах…
– Как такое может быть? – спросила она у дневника. – Как ты мог описывать мои сновидения?
По спине кочевали мурашки. Будто чужие пальцы копошились в черепной коробке.
Она отпрянула от тетради, читая этот абзац.
Прапрадед дословно восстановил кошмары, которые она постаралась забыть. Один и тот же образ, преследовавший юную Марину до шестнадцати лет. Он особенно ей запомнился, потому что в ночь, когда она впервые увидела великана, у нее начались месячные.
Разрушающийся замок халифа, замусоренные фонтаны и потрескавшиеся фрески, полудохлые павлины – раз.
Воинства, сражающиеся в пустыне, – два.
Поле, усыпанное трупами людей и животных, – три.
Четыре…
Она сжала дрожащие пальцы в кулак.
Великан с множеством лиц. Он обращается к Марине, и его голос звучит из перекошенных ртов убитых солдат.
– Ты – моя, – говорит великан.
Она никому не рассказывала про эти навязчиво повторяющиеся сны. Но каким-то образом они оказались в тетради из XIX столетия. Фамильные кошмары. Фамильное проклятие.
«Или передающееся по наследству расстройство психики?»
Она схватила тетрадь, нашла нужный абзац: «У вылезшего из коровьего чрева существа была серая кожа и улыбка во все лицо, до раскосых глаз».
Где она видела нечто подобное? В школе! В октябре. Марина забежала на работу за ключами. Он стоял у лестницы. Ребенок в маске или карлик с морщинистым землистым лицом, косыми глазками и подковой зубастой улыбки. Он спустился на первый этаж, но тетя Тамара сказала, что в вестибюле не было никаких детей.
Я думала о нем в музее восковых фигур…
О ком, ради бога? Кто он? Коровий мальчик? Бес?
По словам Кузнецовой, подвал особняка не демонтировали, а покрыли бетоном. Значит, ваза с костями до сих пор там.
И джинн хочет вернуть должок. Забрать потомство Стопфольда.
«Ты точно свихнулась».
Она проглотила вино. Щеки раскраснелись.
«Это все от одиночества, – сказала себе Марина. – Одиночество рождает веру в мистику и дьявольских лилипутов».
Дребезжание звонка застало у мойки. Марина посмотрела на часы. Семь двадцать. Кто нарушил покой старой проклятой девы? Люба? Если бы Люба. Охота поболтать с кем-нибудь.
Она отщелкнула засов.
В тамбуре никого не было. Лампа освещала длинный коридор и двери безымянных соседей.
Малолетки балуются? Или Распутин с марсианским доктором? Марина опустила взор. Ручеек из розовых лепестков струился от ее порога и исчезал за углом. Цветочная дорожка.
Насупившись, Марина сунула ноги в домашние тапочки и вышла в подъезд.
