– Хозяин особняка, находившегося на месте нашей школы.
– Похож на Марину Фаликовну.
– И правда, – рассмеялась Люба. – Откуда у тебя эта фотография?
– Из семейного архива.
– В каком смысле?
– В таком, – сказала Марина, поглаживая Настю по волосам, – что Стопфольд – мой прапрадед.
– Быть не может, – охнула Люба.
– Три поколения моих предков жило на этом холме. В восемьсот седьмом Августа Стопфольд переехала в Петербург, забрав с собой единственную дочь брата, племянницу Наталью. Мою прабабушку. Наталья Георгиевна умерла в сорок третьем. Ее дочь сменила фамилию.
– Ты – Стопфольд?
– Каюсь.
– И ты молчала? Скрывала от своих подруг?
– Стеснялась слегка. И боялась, что мне не поверят, сочтут выдумщицей. Человек с фамилией «Крамер» – потомок коллежского асессора. Звучит смешно.
– Марина Фаликовна, – спросила Настя, – вы – дворянка?
– Ага, немного. Только, девочки, это между нами. А то начнут обсуждать. Я уже привыкла к прозвищу «Шариковна», не хочу иных.
– Ваше высокоблагородие, – поклонилась Люба, – как скажете.
Любу надолго не хватило. В последний день осени к Марине забежала негодующая Кузнецова.
– Ну спасибо, подруга! Мне, учителю истории, не призналась!
– Ольга Викторовна, что мне, при знакомстве уточнять: «родовая дворянка»?
– Естественно! Чтобы помнили. Чтобы если Каракуц решит снова выпендриваться, ротик ее пролетарский захлопнуть.
– Какая тут аристократия, – усмехнулась Марина, – бабушка всю жизнь проработала в продуктовом. Дед – водитель.
– А профиль-то! Профиль, кожа, глазища. Нет, происхождение не скрыть.
Марина отшучивалась, краснея. Кузнецова вытащила из сумки тетрадь в светло-коричневой кожаной обложке.
– Это тебе.
– Что это? – Марина открыла тетрадку. Пожелтевшие страницы испещрили тесные строчки. Написано чернилами, кое-где поплывшими, летящим разборчивым почерком. Палец Марины скользнул по бублику буквы «о», по «ятям» и отмененным «i».
– Дневник Георгия Стопфольда, – торжественно сказала Кузнецова.
– Откуда? – изумленно спросила Марина.
– Мама нашла его в подвале, когда старое здание сносили. Среди книг. Неплохо сохранился, а?
– Превосходно. – Марину заворожили чернильные витки, кляксы на полях.
– Дарю.
– А почему он не в музее? – Марина оторвалась от дневника.
– Мама не желала его обнародовать. Спрятала на антресоли. Говорила: мы многим обязаны Георгию Стопфольду. Он приютил нас в своих стенах. А дневник… видишь, первая половина страниц вырвана. То, что осталось, – последний год жизни. Прочитав его, мама решила, что это – фантастическая повесть, написанная от лица Стопфольда. Но это – хроника безумия человека, не справившегося с потерей жены.
– Я знала, – произнесла Марина, – что Стопфольд перед смертью впал в депрессию.
– Он сошел с ума, – сказала Ольга Викторовна. – Он считал, что замуровал в подвале демона.
Паша (9)
Плавать его научил отец. Достаточно поздно – Паше было лет десять. Самотины отправились на турбазу. Отец рассекал кролем речную гладь, а Пашка бултыхался у берега. Он вроде и на воде лежал, и дергался сумасшедшей жабкой, но в результате преодолевал пару метров, а ноги уже волочились по дну. Папа ругался, вместо того чтобы объяснять. И вокруг всегда было много народа, при котором стыдно показаться неумехой. Лучше делать вид, что плаваешь, шлепая по песочку, где мелко.
Но в тот раз Самотины на пляже были одни. Паша наблюдал за отцом с пирса.
– Прыгай! – крикнул папа. – Я подхвачу.
Он поверил и прыгнул.
Папа позже говорил, что именно так и его самого научили. Он не собирался ловить Пашу, рассчитывал, что сын, спасая шкуру, поплывет. Но Паша устремился ко дну. Испугавшись, папа рванул на помощь. Паша брыкался и расквасил ему нос, оба наглотались воды и неделю отрыгивали запахом тины. Лежали на берегу – папа крепко обнял Пашу, его трясло. Плакал и смеялся.
«Как я тебя люблю», – подумал Паша, отплевываясь.
А через месяц, несмело, под зорким маминым контролем, поплыл.
Паша уцепился за алюминиевые перила, вынырнул. Поднялся по ступенькам на прорезиненную кромку бассейна.
– Обсохни, – сказал молодой тренер, проходивший мимо.
Паша вытряхнул воду из уха. Сел на скамью и осмотрелся в поисках знакомых физиономий. Одноклассники разминались на противоположной стороне бассейна. Физрук Мачтакова, сопровождавшая их, что-то втолковывала распоясавшемся Лысину. Паша очутился среди местных ребят. Почувствовал себя не в своей тарелке. Косые взгляды, смешки. Здесь плевать хотели на авторитет мамы, ведь мама работала в школе номер один, а бассейн, просторный и светлый, находился под крышей новой школы. Туземцы относились к пришлым пловцам снисходительно, надменно. В Стекляшке считалось, что ученики с холма – сплошь деревенщина и гопота.
Тоже мне, академия благородных девиц.
– Эй, – окликнули сбоку. Трое подростков в плавках, с рельефными торсами, не то что тощий Пашка. Говорил заносчивый брюнет; в брови серебрился шарик пирсинга.
– Правда ваша вахтерша съехала с катушек?
– Правда.
– Порезала людей?
– Да.
– И в суп нахаркала?
– Вроде бы…
– А ты его ел?
Компания прыснула смехом.
Не реагируй.
– Явно ел, и понравилось, добавки просил.
Паша потупился. Насмешники разогнались, бомбочками попа́дали в бассейн, обдав все окрест брызгами.
Придурки…
Паша утер влагу с лица. В нескольких метрах от него делала зарядку симпатичная шатенка.
«И почему, – взгрустнулось Паше, – красивые девочки всегда учатся в других классах и школах, а в твоей – страшилы?»
Шатенка наклонялась, выставляя на обозрение тугие, обтянутые голубым купальником ягодицы. Поворачивалась вправо-влево, мускулы красиво вырисовывались на голой спине. Капли стекали с мокрых волос по лопаткам. Под тканью очертились соски. Паша скрестил ноги, как бы никто не заметил его недетский интерес к шатенке.
– Прелестное создание, – сказал Руд, вскарабкиваясь на край бассейна. Патлы торчали рожками на его овальном куполе. Девушка презрительно скривилась:
– Чего?
– Говорю, вам не стать «last girl» в слэшере. У вас другое амплуа.
