– За что мы платим деньги?
– За что?
Зайцева опять рассказывала о драке, распаляя толпу. Тухватуллин перебил:
– Все верно, никакого яда. Старуха впала в маразм.
– Но мог быть и яд, – не отставала председатель, – раз в пищеблок вход свободен для любого психа.
– Нет, – поменяла сторону Зайцева, – вы не перебарщивайте. У нас не проходной двор.
– Помолчите, – гаркнул Тухватуллин. – И поблагодарите Бога, что это все произошло не на улице, где вам никто бы не помог, а в школе с бдительными учителями, вовремя обезопасившими детей. Ну уволил бы Костров старуху, она что, не жила бы рядом с нашими сыновьями и дочерями?
– Давид Тимурович прав, – поддакнул вдруг Проводов.
Посеянные сомнения давали ростки.
– В целом да, самоотверженно дрались с психопаткой…
– Детей защитили… но все же…
Но все же испятнанную репутацию было не отмыть, и троих учеников – из четвертого и пятого классов – родители перевели в новую школу. Порча действовала, и Кострова угнетало тревожное ощущение: это лишь начало. Будет хуже.
Тамара спускалась в подвал. Как он мог забыть?
В памяти всплыли обрывки разговора:
«Нечестивый Лик… гнилостный… Тамара сказала. Как увидала его…»
«…А что ж она по подвалам шастает?»
«…Привел чудо-юдо показать…»
Тамара была внизу и сошла с ума. Может, видела львов в оранжерее или саранчу, летающую в пурге. Кто следующий? Игнатьич? Тиль? Сам Костров?
Он представил, как собирает в банку слюну – угостить детвору. Как нападает с ножом на несчастных сестер Зайцевых, а Прокопьев снова нейтрализует маньяка.
Удивительно: он улыбнулся, шагая по западному крылу.
В мастерской, заставленной столярными инструментами, Тиль обедал.
– Приятного аппетита, Сан Саныч.
Разглядывая двухметрового здоровяка, Костров расслабился. В голове не укладывалось, что добрейший Тиль способен навредить кому-то.
«Кому-то, кроме себя», – уточнил Костров, вспомнив долгий период тилевской депрессии.
– Угощайся. – Трудовик подтолкнул к директору пластиковый контейнер с пастой. Совсем не холостяцкое блюдо.
– Папарделли? – узнал Костров. – Колись, ты что, завел себе подружку?
– Купил сборник рецептов.
– Я предпочитаю еду попроще. Только Любе моей не говори.
Тиль ковырнул одноразовой вилкой макароны.
– Сан Саныч, – кашлянул Костров, – дело есть.
– Я слушаю.
– Как давно мы дружим? Лет пятнадцать?
– Около того.
– Последнее время… последние года два… мы реже общаемся, но…
– На то были веские причины, – сказал Тиль.
– Да, само собой. Но раньше… ты помнишь наши разговоры?
– Помню.
– У нас не было друг от друга тайн. Я доверял тебе то, что даже Любе не доверял.
Тиль смотрел испытующе. Тяжелый, сканирующий взор.
– Скажи, – решился Костров, – происходит что-то странное?
– В каком смысле?
«Ты прекрасно понял в каком», – подумал Костров.
– Что-то, что не поддается логическому объяснению.
Казалось, трудовик не будет отвечать. В тишине громко тикали часы. Наконец Тиль встал из-за стола.
– Пойдем.
От мысли, что Тиль ведет его в подвал, по позвоночнику пробежал холод. Но трудовик остановился у кабинета сразу за мастерской. Открыл ключом дверь. Многозначительно хмыкнул, пропуская директора в вытянутое пыльное помещение, разграниченное огневым рубежом. Школьный тир пах почему-то восточными сладостями: лукумом и пахлавой. В полумраке угадывались модули мишенных установок и тросы, перемещающие бумажки с мишенями. Стрелковые рамы были снабжены лампами и опорными площадками. В шкафу, под замком, хранились пневматические мелкокалиберные винтовки.
Костров повернулся к Тилю. Великан кивнул вглубь комнаты. Слабо улыбнувшись – мышцы внезапно онемели – директор пошел туда, куда указывал Тиль. За рамы, к жестяным силуэтам кроликов и свиней, к облупленной стене в метках от пулек.
Тир облюбовали муравьи.
Костров ухватился за трос, словно боялся, что ноги перестанут держать. Не привычные букашки, вылезающие летом из земли – по шпаклевке сновали крупные рыжие особи, каждая величиной с первую фалангу мизинца. Упругие налитые брюшки напоминали виноградины, поросшие светлой щетинкой. Длинные лапки цеплялись за трещины, усики шевелились. Целая колония муравьев непрестанно ползала по стене, по кругу, по часовой стрелке.
– Это достаточно странно?
Костров содрогнулся. Тиль подошел вплотную и говорил, склонившись к его затылку; дыхание обдувало кожу.
– Это странно, да?
Насекомые образовывали лицо, которое морщинилось и двигалось, скаля рот, растекаясь и вновь собираясь непостижимым рисунком.
Нечестивый Лик, удачно скопированный живыми красными телами.
Глаза из сотен муравьев сверлили мужчин.
– Что это? – прошептал Костров.
– Это Знак, – ответил вдохновенно Тиль, – мы избраны. Оно рождается в недрах школы. Оно скоро родится.
Марина (10)
Произошедшее в столовой обсуждали все: и дети, и педагоги. История, как капустный кочан, укутывалась листьями сенсационных небылиц. Самую странную сплетню озвучила англичанка Аполлонова.
– Моя кума работает в амбулатории, – сказала она, – врачи говорят, племянница Тамары незадолго до освобождения родила.
Учительская ахнула и зашепталась.
– Ее матка расширена, наружный зев открыт, идет молоко…
– Ерунда, – возмутилась Лариса Сергеевна Самотина, – они жили от нас через забор, я встречала несчастную девочку в сентябре. Никакого живота не было.
– Хорошие соседи, – окрысилась вдруг Аполлонова, – под боком девушку пытали, так вы не слышали.
– Не слышала! – Самотина хлопнула тетрадками по столу.
– А про беременность вы, с вашей внимательностью, прямо уверены!
– Конечно, уверена! Лиля летом во дворе загорала в купальнике. Я что, не поняла бы, носит она ребенка или нет?
– Да уж, Александра Михайловна, – поддержала Самотину Кузнецова, – глупости ваша кума говорит, а вы глупости повторяете. Не плодили бы слухов, а то до школьников, упаси бог, дойдет.
Аполлонова кудахтала гневно, настаивала на своем.
