– Ты не спас меня, Пардус.
Паша зло засучил ногами, будто отбрыкивался от мрачных образов. Пнул сидящую в изголовье куклу Чаки, отцовский подарок. Чаки завалился на бок.
После Лацев в особняке на Оушен-авеню жили другие семьи, и никто не сталкивался ни с какими призраками. Потому что есть люди, которые любят и умеют врать, и мечтают привлечь к себе внимание, не важно каким способом.
Чаки наблюдал за Пашей стеклянным глазом и скалил зубы.
– Что? – буркнул Паша недовольно.
Кукла ответила записанным механическим голосом:
– Спустись в подвал. Давай поиграем. В подвале, в темноте, внизу, в подвале.
Костров (8)
Кострову казалось, что его четвертуют. Стянут со сцены и разорвут на части. Обвиняющие глаза испепеляли. Рты раззевались гневно. Женщины вскакивали, потрясая кулаками.
И как ему прикажете защищаться? Ведь каждая мать, каждый отец в актовом зале были тысячу раз правы: он не уследил, он допустил случившееся. В школе, в двадцати метрах от детей, сумасшедшая старуха изрезала поварих! Невиданно! Маньячка соприкасалась с малышами. Ежедневно торчала в вестибюле, вынашивая свои кровожадные планы!
– Это точно школа? – вопрошал красный от ярости мужчина. – Я думал, вы должны проверять сотрудников. Кого вы еще примете на работу, террористку из ИГИЛа? Чикатило?
– Ага, – подхватил отец Влада Проводова из десятого класса, – Чикатило был педагогом.
– Ваша дочь учится в школе, – выкрикнула председатель родительского комитета, пышная дама с вытатуированными бровями, – вам начхать на чужих детей – подумали бы о своем ребенке!
– Пожалуйста, успокойтесь! – вяло оборонялся Костров.
Крыть было нечем. Он отвечал за сотрудников. За происходящее в школьных стенах. Два года назад одиннадцатиклассница приревновала своего приятеля к девочке из девятого, накинулась на нее в столовой и расцарапала лицо. Даже тогда ему влетело от родителей. Что уж говорить про историю, которая привлекла внимание областной прессы?
В Горшин приехала съемочная группа. Брали интервью у соседей чертовой Тамары Павловны, у Каракуц. Снимали дом вахтерши и пищеблок. Костров строго-настрого запретил Прокопьеву и сестрам Зайцевым давать комментарии.
Но теперь в актовом зале Оля Зайцева размахивала перебинтованной рукой, а родители поднимали ее на щит, как главную улику:
– Повезло, что она вообще живая!
– Да, да, – голосила повариха, – скажите спасибо Антону Павловичу! Кабы не он, Тамарка бы по классам пошла с тесаком.
Костров поймал соболезнующий взгляд Любы.
«Крепись!» – говорила она телепатически.
Трусливая идея преподнести инцидент как бытовую ссору, недопустимую в школе, но не выходящую за грань нормального, разбилась вдребезги, когда полиция обнаружила внучатую племянницу Тамары. Вахтерша заходила ежедневно на пост, улыбалась учителям и учащимся, а дома ждала скованная, измученная, истощенная девушка. За месяц в плену психопатки рассудок Лили помутился. По мнению родительского комитета – отдельных представителей, – директор был едва ли не соучастником преступления.
– Скажите, – потребовала председатель, грозно шевеля чернильными бровями, – вы разговаривали с Тамарой? Неужели вы не замечали, что она… того?
– Разговаривал. И не я один, конечно.
«Перекладываешь на чужие плечи? Ну-ну».
Он заглушил голос совести.
– Министерство образования не обязывает учителей регулярно бывать у психологов.
– А зря! – крикнул Проводов.
– Тише! – командный баритон принадлежал Тухватуллину-старшему. Увидев в окно «Тойоту Прадо», Костров почувствовал дурноту. – Тише, – повторил Тухватуллин, и шум утих. – Дайте ему сказать.
– Спасибо. – Костров помассировал лоб. – Друзья, я понимаю, что вы возмущены. Безопасность детей – целиком наша ответственность. И, как было отмечено, моя дочь Настя тоже учится в школе. Так что я обеспокоен не меньше вашего. В свое оправдание могу сказать одно: Тамара Павловна не выказывала никаких признаков помешательства. И многие из вас, соседей, могут это подтвердить.
– А не надо мариновать на работе пенсионеров!
Выкрик из зала не нашел поддержки. Зазвучали реплики о пенсионной реформе. Костров перевел дыхание, собираясь с мыслями.
Ночью ему приснился кошмар: комната, чей пол устилали восковые огарки. Воск, будто застывшая лава, бугрился под ногами. Мерцание свечей озаряло деревянный трон. Вместо спинки к нему был приколочен крест о трех перекладинах, деревянные подножки выдвигались вперед, как вилы погрузчика.
На троне восседала племянница Тамары. Костров никогда не встречал ее, но во сне знал, что это Лиля. Остекленевшие глаза отражали оранжевый свет, напряженная улыбка заставляла сухие губы трескаться. Грязная сорочка облегала большой и круглый живот. Голову венчала тиара из серебристой фольги.
Неясные лилипутские фигуры перемещались во мраке вне свечного круга. Карлики хихикали и кувыркались. Испуганный взор Кострова забегал по страшной комнате. Из воска торчала полированная рукоять. Костров вцепился в нее. Вырвал из-под восковых натеков бурый от запекшейся крови боек. Киянка.
Взвешивая оружие в руке, он повернулся к трону.
Лиля исчезла. На ложе, откинувшись к кресту, широко разведя ноги, сидела Настенька. Она улыбалась жутковатой приклеенной улыбкой, а маленькие ладошки тех, кто хоронился за распятием, сновали по ее шее и волосам, похотливо оглаживая…
Люба сказала утром, что во сне Костров скулил.
– Друзья, – повысил голос директор. – В столовой не было детей, а если бы были, их бы сопровождали педагоги.
– А отрава? – вклинилась председатель.
– Да, да, – затрезвонил зал, – Оля, скажите!
Родители расступились, пропуская Зайцеву к сцене. Минута славы. Щеки поварихи зарумянились.
– Тамарка подлила что-то в куриный бульон. Не заметь мы, дети съели бы его.
– Крысиный яд! – охнула женщина в меховой жилетке.
Костров воздел к потолку приготовленные бумаги. Суп и банку, принесенную вахтершей на кухню, полиция отправила в лабораторию. Как в несмешном анекдоте, у нас есть две новости. Хорошая и мерзкая. Хорошая новость: Тамара не собиралась травить детей. Мерзкая: жидкость в банке оказалась слюной, что подтверждало тотальное помешательство женщины.
– Суп не был отравлен. Лабораторный анализ это подтвердил.
– Разрешите! – Тухватуллин распихал мамочек, взял у директора бумаги, вчитался.
– Как бы то ни было, – сказала мама шестиклассника, – мой Леша в столовой питаться больше не будет. Если вообще останется в вашей школе.
