Паше снилась пустыня, которая была Лицом: барханы собирались в надбровные дуги, песочные глаза вращались, рот – гигантская воронка – утаскивал в себя луну и звезды, само небо срывалось, будто занавеска, и винтом утекало в пасть Зивера.
На уроках Паше казалось, что кто-то наблюдает за ним. Он впадал в прострацию, зависал, теряя нить беседы. Руд озабоченно спрашивал, все ли в порядке. «Задумался», – виновато говорил Паша. «Задумался? Скорее уснул с открытыми глазами».
Школа заполнилась тенями. В столовой, за спинами перебинтованных сестер-поварих, двигались нечеткие силуэты. В кабинете Швец скелет повторялся черным марионеточным абрисом на стене: череп в два раза больше, чем должен бы быть. На уроке Прокопьева, которого теперь боготворили и почитали за героя, репродукции картин шевелились и шептались, пока Паша не щипал себя за руку до красноты.
Зивер шел за Пашей по пятам.
Он подчинил себе бабу Тамару. Заставил издеваться над племянницей. Или хуже того – негритяночка добровольно приняла свою участь. Паша видел из окна, как полицейские и медики сажали шатающуюся, едва перемещающую ноги затворницу в карету скорой. Он не был уверен на все сто, но померещилось, что Лиля улыбалась.
Заразное безумие? Лицо – это зараза, симптомы бубонной чумы на теле школы и города?
А если оно заставит Пашу запереть в комнате маму, связать ее и причинять страдания?
«Нет, это уже слишком. Руд ходил со мной в подвал и ни капли не изменился. Я путаю реальность и фильмы ужасов, реальность и музей восковых фигур с халтурными инопланетными маньяками».
Паше удавалось себя убедить, отрезвить доводами. Но через полчаса он читал статью о Рональде Дефео.
Тринадцатого ноября семьдесят четвертого Рональд Джозеф Дефео-младший застрелил из винтовки Marlin 336C мать, отца, двоих братьев и двух сестер. Несмотря на рассказы убийцы о призрачных голосах, звучавших в голове на протяжении двадцати восьми дней, суд признал его вменяемым и приговорил к ста пятидесяти годам тюрьмы. Следствие не смогло объяснить, почему дети спали, пока Дефео казнил родителей: шум должен был всполошить их. Существуют версии, что убийца действовал не один и что Дефео вовсе не причастен к смерти братьев и сестер. Окропленный кровью дом по адресу Оушен-авеню, сто двенадцать, город Амитивилль, штат Нью-Йорк, купила вскоре семья Лац. Спустя двадцать восемь дней новоселы сбежали из дома в панике – они говорили, что особняк являет собой рассадник сверхъестественных явлений и логово демонических сущностей. Об Амитивилльском инциденте написаны книги, снят десяток художественных фильмов. Был Дефео психом, жестоким расчетливым убийцей, или им руководили мистические силы, поселившиеся в доме?
Паша поймал себя на том, что сгрыз до крови ноготь.
Он откинулся в кресле, разглядывая книжные полки. В дверь позвонили, мама впустила кого-то.
Полиция все интересовалась, не слышали ли Самотины, ближайшие соседи, подозрительных криков, шума, ссоры, не приходил кто к Тамаре за последние недели.
Нет, ничего такого. И Тамара во дворе и в школе не выказывала признаков помешательства. Казалась веселой, воодушевленной…
– Сын, к тебе гости.
В комнату, сутулясь точно как Игнатьич, вошел Курлык.
– А, привет.
– Чай, лимонад? – спросила мама. – Нет так нет.
Мама прикрыла дверь.
– Падай, – кивнул Паша на стул.
Курлык сел, покусывая губу. Косящие глаза уставились в пол.
– Какими судьбами?
– Па-аш. – Курлык зыркнул воровато по сторонам. – Па-аш, вы же с Рудом были в подвале?
Нехорошее предчувствие отозвалось ноющей болью в животе. Паша сглотнул горьковатую слюну. Только сейчас он соединил вместе Тамару и Игнатьича, угрожавшего внуку гвоздометом. Как он умудрился забыть?
Зивер облучил Игнатьича, Тамару, Лилю, Пашу. Каждого, кто оказывался в поле зрения. И откуда Паше знать, что Руд не вскакивает ночью, отмахиваясь от кошмаров?
– Были, – сказал Паша.
– Давно?
– Сразу после того, как ты сделал дубликаты ключей.
– Вы соврали. – Маленькое обезьянье личико обиженно сморщилось.
– Прости, мужик. Мы… испугались.
– Рисунка? Скажи, он страшный?
– Очень, – полушепотом ответил Паша.
– Он… портит людей.
Курлык вцепился в собственные колени, терзал ткань вельветовых штанов. Паша затаил дыхание. Курлык, жалкий, слабый, затюканный, не способный сходить в туалет без соляного раствора, озвучивал отвергаемые Пашей мысли.
– Когда он смотрит… он как бы гвозди забивает в мозг.
Курлык дотронулся до виска.
– Так не бывает, – уперто сказал Паша.
Мальчик покачал головой.
– Он заставил бабушку Тамару напасть на поваров. Заставил меня убить Рязана.
– Что? – У Паши отвисла челюсть. Задохлик Курлык убил Рязана? Абсурдность этой идеи нивелировала все предыдущие слова визитера. Он же бредит! – Мужик, – Паша осторожно улыбнулся, – Рязан живой и здоровый.
Курлык прищурился. Пальцы комкали вельвет.
– Он пропал. В начале ноября. Его мать считает, он сбежал.
– Помнишь… он сбегал и раньше. В шестом классе…
– Он мертв, – настаивал Курлык. – В подвале дед сказал, что я не подхожу, не нравлюсь рисунку – и поэтому я выжил. А через день я предложил деду попробовать с Рязаном.
Паша решил, что Курлык сейчас расплачется, но мальчик – отчаявшийся, загнанный – поборол слезы.
– Это моя вина, что он исчез. Я ненавидел Рязана.
– Мужик, Рязана все ненавидят.
Курлык встал, и Паша заметил, что его ноги трясутся.
– Интересно, – произнес Курлык – от блеска его глаз сделалось не по себе. – Почему я не понравился подвалу, а Рязан понравился? Потому, что он толще? Или злее?
– Рязан найдется. Вот увидишь.
Курлык помолчал секунд пять, чтобы потом сказать устало:
– Пока.
В дверях Паша остановил гостя:
– Ваня, ты боишься Игнатьича? Думаешь, он… ну…
– Убьет меня? – спросил Курлык. – Нет. Не меня. Но ты… ты держись от деда подальше.
«Бред, – думал Паша, агрессивно скобля резцы зубной щеткой. – Дурдомы забиты психами, и их свело с ума не Лицо из подвала. Не мистические агрессоры заставляют людей убивать и мучить других. Мы сами по себе – ходячие амитивилльские дома».
Он прополоскал рот, умылся. Мама уже спала, вымотанная на работе. Тени материализовались в углах. На улице монотонно выл ветер. Паша задернул шторы, отрезая свой мир от здания за штакетником. Не выключая свет, растянулся на кровати. Его преследовал образ негритяночки, загорающей во дворе, подставляющей солнцу ладное тело. Паша спрятался в кустах и подглядывает. Вдруг негритяночка поворачивается к нему, смотрит в упор. По щекам струятся алые слезы.
