– Целуй меня, пока никто не видит.
Вспомнилось, как тринадцать лет назад они зажимались по углам, прячась от Каракуц.
Он обнял жену, чмокнул в губы.
– Как там мэрия?
– Воюю. – Костров сел напротив Любы.
Если в школе действительно есть нечто потустороннее, оно угрожает не только ему, но и его семье. Настеньке…
– Люб, а ты не в курсе, когда сносили старое здание, подвал разобрали по кирпичам?
– Вовсе нет. Его забетонировали. Пол залили цементом.
– Получается, под бетоном – стены особняка?
– Получается, так. А что?
– Да ничего… – Он перевел задумчивый взгляд вправо: что-то крупное стукнулось в окно. – Пытаюсь понять…
Предмет величиной с указательный палец ударился о стекло и прилип.
Костров встал, подошел к окну.
– Чем займемся на выходных? – спросила Люба. – Не хочешь погулять по лесу втроем?
– Отличная идея.
Костров поскоблил ногтем стекло. Снаружи трепыхалось желто-черное насекомое. По обледеневшему подоконнику прыгало второе.
Бам! – третье врезалось в стекло, и Костров вздрогнул.
– Что ты увидел?
– Ничего.
Он склонился к подоконнику.
Четвертое насекомое прыгнуло на карниз. Пятое, шестое, седьмое. Черные и желтые тельца вылетали из снежной завесы и стучали о двойное стекло так, что Люба должна была услышать. Но она не слышала.
Саранча атаковала окно.
Дверь грохнула за спиной окаменевшего Кострова, в библиотеку ворвалась секретарша. Люба приподнялась, удивленная:
– Что стряслось, Ир?
– В столовой! – выкрикнула секретарша, пуча глаза.
– Говори толком.
Костров посмотрел отупело на побелевшую Иру, снова на окно. За стеклом не было насекомых. Их не могло там быть посреди ноября.
– В столовой…
– Драка? Что?
Секретарша уперла в бедра кулачки и сказала:
– Баба Тамара убила в столовой кучу народа.
Тамара (3)
В кармане лежала баночка из-под детского питания. Тамара любила иногда побаловать себя яблочным пюре. Но сейчас в баночке плескалась жидкость, вытекшая из трещины в бетоне. Божья слюна.
Прозвенел звонок, дети покинули коридоры. В столовой одиноко пил чай учитель рисования.
От счастья кружилась голова. Улыбаясь, Тамара вошла в пищеблок.
– Привет, девочки.
– Здравствуйте, тетя Тамара.
На кухне пахло корицей. Повариха Оля Зайцева чистила картошку. Ее сестра Катя нарезала лук. В сотейнике кипели голубцы, в печи румянились булочки.
– Что сегодня на первое?
– Суп с курицей.
– Вкуснотища.
Тамара ощупала баночку сквозь карман. Близость Бога придавала сил.
Забот у Тамары теперь было множество. Кормить Господа – самая сложная, ел он плотно. С молочка перешел на кровушку. Сначала Сан Саныч привел в подвал проститутку, потом Игнатьич заманил бывшего ученика Рязана. С Рязаном случилась оплошность – едва не убег. Но Бог хранил, удалось предотвратить.
Благо Господь не оставлял объедков. Стена, как губка, впитывала кровь, мясо, волосы. Перетирала кости. Труп уходил в бетон за ночь, утром Тамара находила лишь изодранную окровавленную одежду. Уносила в лес и сжигала.
Ей было жаль и девку, и балбеса Рязана, как бывает жаль человека, которому даешь тяжелую, но выполнимую работу. Бог обещал воскресить их, как только покинет стену. А это – чувствовала Тамара – произойдет в скором времени.
И тогда весь мир преобразится, как преобразилась она сама, и Сан Саныч, и пьяница Игнатьич.
Недавно внучатая племянница родила деток. Троих, по очереди. Семя приживалось сразу, живот рос на глазах. Детки были сладкоежками: беременная Лиля питалась одной халвой. Неделю вынашивала каждого, рожала легко. Черная жижа брызгала из чрева, малыш выползал, помогая себе лапками. Улыбался, в свете ночника блестели зубы. Тройняшки были ангелами, посланными защищать Бога от недоброжелателей, от тех, кто с дьяволом заодно. Когда школа закрывалась, они носились по этажам, хихикали и скреблись. Дополнительные хлопоты: до прихода учителей убрать дерьмо, катышки крысиного помета, валяющиеся тут и там.
«Негодники», – ласково охала Тамара.
Лиля хорошо держалась. Девятнадцать лет была слепым несмышленым котенком, а испив слюны, прозрела. Увидела, как устроено все и кто это создал.
А другие слепцы? Они же тоже детишки Тамары – каждый школьник.
Тамара сняла крышку с крупногабаритной, помеченной цифрами, кастрюли. Вдохнула аромат. Стоя к поварам спиной, в кармане откупорила баночку, осторожно вынула.
Это было ее собственное решение. Проявить инициативу, услужить волшебному Лицу. Чтобы не только она, не только Игнатьич, но и малыши, и учителя впустили в свою душу свет.
Тамара улыбнулась и вылила в бульон слюну.
– Что вы делаете? – спросила Оля Зайцева.
– Ничего. – Она спрятала в карман пустую банку. Повернулась. Повариха преградила путь. Сдула выбившуюся из-под шапочки прядь, уткнула кулаки в бока.
– Что вы туда вылили?
– Я только понюхала, – оправдывалась Тамара. Сердце заколотилось учащенно, забегали глазки.
– Кать, она какую-то дрянь в суп плеснула.
– Девочки, вы чего…
– Дай сюда банку! – потребовала повариха.
– Это водичка была. Густоту разбавить.
– Дай! Сюда! Банку!
Зайцевы наступали, хмурясь.
– Хорошо, хорошо! – Тамара подошла к столу. Во рту пересохло. Что же она наделала? Зачем не послушала Господа, поторопилась, побежала впереди паровоза? А если они не поймут? Из-за ее глупой нетерпеливости откажутся принимать Бога? Если узнают о Боге, а Он не будет готов?
«Господи, прости меня! – взмолилась Тамара. – Я как лучше хотела!»
Она схватила за ручки тележку для противней и толкнула в сестер.
– Ах ты ж…
Тамара ринулась к выходу. Катька Зайцева вцепилась в плечо.
«Ради тебя, Господи, живу, и умру ради тебя!»
Взгляд уперся в висящие над столом ножи. Она пихнула Катьку локтем, так что у той клацнула челюсть. Сорвала с крючка тесак. Лезвие рассекло воздух… и подставленную ладонь Катьки. Брызнула кровь. Эх, ею бы Боженьку напоить…
