Но за левым плечом Фэнси материализовалась серая тень. Из пасти молодой негритянки текла слюна.
Плотник узнал о происходящем по округлившимся глазам товарищей. Повернуться и принять бой не успел. Растопыренные пальцы, как грабли, вонзились в его грудь. Рубашка треснула. Рука поползла вверх, чертя кровоточащие борозды. Когти вспороли шею и подбородок Фэнси. Кровь била фонтаном.
Все это заняло секунды.
Служанка облизала красные губы. В них, в губы, в клыки, в раскрытый алчный рот, Данн и выстрелил, кляня себя за нерасторопность. Пять трупов остывали у ворот.
Данн прочел над плотником короткую молитву, единственную, которую помнил. Всмотрелся в темные окна виллы.
– Давайте зажжем огонь.
Сломанная дверь повисла на петлях. Последняя граната бухнула, разметав софу.
– Уолтерс! Уолтерс, это мы!
Они пересекли каминный зал. Между гостиной и кухней был тесный проход, каменная лестница устремлялась во мрак. Ди Кон принес подсвечник, осветил лестницу. Плотник целился из мушкета в роящиеся тени.
– Уолтерс!
– Я здесь, капитан!
– Хвала небесам!
Подвал виллы был тесным и смердел, как гнойная шишка. С влажных стен спускались цепи. Ими были скованы двое: Уолтерс и скелет в лохмотьях.
– Сейчас! – Ди Кон передал Данну мушкет и несколькими ударами тесака разрубил ржавую цепь.
– Он был священником, – проговорил Уолтерс, кивая на скелет, – пастором в колонии. Жозефина рассказала мне. Или, точнее, Рейна. Я полагаю, настоящую Жозефину она убила, чтобы примерить ее плоть. Она живет, кочуя из тела в тело. Слуги – полукровки – защищают и кормят. Рейна пьет их кровь, когда на острове нет гостей.
– Придется ей сесть на диету, – рыкнул Данн, – мы позаботились о черных прихвостнях.
– Она планирует превратить нас в новых слуг.
– Вы читаете мои мысли, господа.
Флибустьеры застыли. Жозефина – нет, Рейна! – стояла в гостиной, театрально поглаживая оборки платья. Рядом с ней вытянулся по стойке смирно дворецкий.
– Вы и ваши мертвые будут служить мне на совесть. Жан!
Дворецкий шагнул к пиратам. Вдруг опал: груда одежды спланировала на паркет. Под ней что-то шевелилось, росло… из рукава выбрался краб величиной с ладонь.
– Чертова магия! – вскричал Данн.
А крабы ринулись из одежд целым потоком. Хитиновые лапы шуршали по полу, клешни щелкали.
Боль обожгла щиколотку Данна: клешня впилась в кожу, прокусив ботинок. Свинец заставил краба перевернуться в воздухе трижды. Дымящийся панцирь стукнулся об пол.
– Берегись! – Данн опрокинул стул, выстрелил. Серый краб обратился в клочья. Но его собратья копошились у ног, пытались ухватиться за штанину. Уолтерс давил крабов подошвами. Данн снял с плеча мушкет и поискал взглядом Рейну, но ведьма скрылась.
– С дороги! – Ди Кон подбежал к столу, рванул скатерть. Она спланировала на крабов. Канонир чиркнул спичкой. Материя занялась. Под горящей скатертью умирали дьявольские отродья. Корчились, складываясь в человеческую фигуру; Ди Кон схватил стул как топор и размозжил череп дворецкого. Искры заплясали над скатертью.
Уолтерс, не теряя времени, кружился по гостиной. Тыкал свечой в гардины, подпалил холст. На портрете появились язвы – дыры с тлеющими краями.
Огонь распространялся по дому, лизал оранжевым языком дубовые панели. Обугливались балки.
Пираты отступали в коридор.
– Ох, черт!
Рейна карабкалась по потолку, как краб. Шея выгнулась под жутким углом. Слюна капала в огонь и шипела.
Ведьма скинула одежды заодно с человеческим обликом. Она скорее напоминала крота или иного подземного жителя, с которого заживо содрали шкуру. Волосы липли к бугристым мышцам, лицо вытянулось в хобот, заканчивающийся тремя тонкими иглами.
Данн выстрелил. Отдача едва не повалила его на пылающий диван. Граненый ствол плюнул в чудовище. Оно заверещало и рухнуло вниз. Когти, похожие на абордажные крючья, царапали паркет.
Данн нащупал запасной патрон, разорвал зубами. Заправил порох в полку, зарядил. Рейна ползла вперед, пачкая пол слизью, а пираты пятились. Данн взвел курок.
Сноп огня брызнул в вампирскую морду.
Тварь распласталась у ног мужчин. Чуть подрагивали лапы, и дергалось опаленное веко над вытекающим глазом.
Мозес Данн, предками которого были вепри, вынул из ножен саблю и точным ударом снес Рейне голову. Из обрубка брызнула зеленая жижа; голова покатилась в огонь.
Вилла Жозефины пылала, окрашивая багрянцем руины и бухту. Данн, Уолтерс и канонир Томас Ди Кон стояли среди руин, наблюдая, как дымит крыша и пламя вырывается из окон.
У Данна заболели глаза, он перевел взор на свои ладони. Загрубевшие, мозолистые, руки капитана умели вязать узлы, накладывать бензели, сплеснем сращивать концы тросов, заделывать мусинги и кнопы, убивать людей и демонов.
По мизинцу полз рыжий муравей.
– Что дальше? – спросил Ди Кон.
На этот вопрос у Данна не было ответа.
Марина (8)
«Вот те на, – улыбалась Марина, шагая по прихваченному инеем асфальту. – В моем классе учится писатель! Если не забросит, уедет в Москву, поступит в Горьковский институт, прославит школу. Каракуц подавится своим Ломброзо».
День был морозным, но солнечным, в тон настроению. Успехи детей воспринимались как свои собственные.
«Прав дед, я прирожденный педагог».
Два месяца пролетели как два дня. На открытых уроках Кузнецова рассказала об изгнанных из Кремля интервентах, Марина – о патриотической лирике.
Подростки изводили коллег.
Кузнецова восклицала в учительской:
– Столяров мне говорит: вы сегодня рассказываете про демократию, а моим родителям рассказывали про коммунизм. Вся ваша история – пропаганда политических идей. А ничего, что я в девяносто первом в школу пришла? Или он полагает, мне восемьдесят?
Марина сочувствующе бурчала. Но на ее, Марины Фаликовны, уроках, мальчики вели себя отменно, а тот же Столяров выкарабкался из литературных троечников в хорошисты.
И оцарапывалась она только о завуча. Каракуц отчитывала за дежурства, не скупилась на шпильки.
«Наглядное оформление кабинета у Крамер оставляет желать лучшего…»
Заноза!
Мелкая, но пакостная. Да к черту ее.
Не успела Марина опомниться, наступили осенние каникулы. Снова опустели классы. Она съездила домой, повидалась с подругами, нагуляла жирок на маминых вкусностях. Дед снабдил парой дельных советов.
