Сказав так, Рёко тихо высвободила ноги из-под шерстяного одеяла, села на краю кровати и закрыла лицо ладонями.
– Однако результатом всего этого стала нынешняя трагическая ситуация. Я больше не могу смотреть на то, как моя младшая сестра слабеет, становится изможденной и безобразной. Если это по вине проклятия, довлеющего над семьей Куондзи, то разве состояние моей младшей сестры – это не то, что на самом деле должно происходить со мной? Это проклятие. И я, и моя младшая сестра, и весь род Куондзи – все мы прокляты. Этому нет иного объяснения… я…
И Рёко заплакала.
Плачущие люди некрасивы… так я раньше думал.
Однако плачущая Рёко…
была прекрасна.
– Сэкигути-сама… – проговорила она и бросилась в мои протянутые к ней руки.
Я заключил ее в объятия. Прижавшись лицом к моей груди, Рёко продолжила плакать.
Как некогда раньше, я вновь обнимал эту женщину.
Нет, это было безумной фантазией.
Смутным воспоминанием словно из далекой прошлой жизни, и все же – поистине обольстительной, эротической безумной фантазией.
Я медленно сомкнул вокруг нее руки, вбирая в себя тепло ее кожи.
– П… простите меня… я… – Хотя Рёко так говорила, она не пыталась от меня отстраниться.
«И все же я знаю ее. Я знаю эту женщину».
– Как в занимательных рассказах отоги-дзоси, – сказала Рёко. – Подобно оммёдзи из рассказов отоги-дзоси…
– Что?
– Пожалуйста, освободите меня от этого проклятия.
Спасите… меня.
Наконец ко мне вернулся рассудок. Я отстранился от Рёко.
– Увы, я не колдун и не занимаюсь изгнанием злых духов. Не говоря уже о…
…Абэ-но Сэймэй.
Вот оно. Почему мне до сих пор не пришло это в голову? Он…
Разве это не было его основным занятием?
Я крепко сжал Рёко за плечи.
Мой взгляд скользнул вниз от ее подложечной ямки и лишь на мгновение задержался на ложбинке между пышными белыми округлостями ее грудей.
Я с силой встряхнул Рёко за плечи.
– Рёко-сан, у меня есть идея. Завтра – завтра мы освободим этот дом от его проклятия.
– Сэкигути-сама?..
– Завтра я с вами свяжусь. – Сказав так, я, не попрощавшись, выбежал из комнаты.
Прямо за дверью стояла старшая госпожа Куондзи, выглядевшая ошеломленной. Возможно, она беспокоилась и хотела узнать, что происходило в комнате. Но я больше не мог обращать внимание на подобные вещи.
На улице уже стемнело. Лес Дзосигая был погружен в смоляную черноту – такую плотную, что я не мог увидеть мою собственную руку, поднесенную к лицу.
Я бросился бежать.
Он…
Кёгокудо…
Кёгокудо может снять проклятие!
Я мчался во весь дух вверх по головокружительному склону. Стояла глубокая безлунная ночь.
5
Я добрался до «Кёгокудо» буквально за мгновение до того, как сменилась дата в календаре. Как раз тогда непогода полностью скрыла луну за непроницаемой пеленой, и на лишенном уличных фонарей и каких-либо других источников освещения головокружительном склоне царила такая кромешная тьма, что я, как говорится, не сумел бы ущипнуть сам себя за нос.
Конечно, магазин уже должен был быть закрыт, так что я сразу направился к входу в жилую часть дома. К несчастью для меня, ночник, висевший над дверью, был также не зажжен, и, хотя за это время мои глаза должны были уже привыкнуть к темноте, я был окутан тьмой столь непроницаемой, в которой было не разобрать ни единого очертания окружающих предметов, что упал не один, а несколько раз, прежде чем наконец добрался до его двери.
Казалось, я запинался о саму темноту.
Падая в четвертый раз и выставив перед собой руки, я наконец коснулся кончиками пальцев раздвижной двери прихожей-гэнкана. Она издала громкое дребезжание. Поднявшись на ноги, я попытался ее открыть. Естественно, дверь была заперта на ключ. Я принялся стучать в нее, выкрикивая имя моего друга.
Изнутри послышался какой-то звук. Однако это не был голос хозяина дома – увы, это была всего лишь кошка с горы Цзиньхуа, принявшаяся в ответ громко мяукать и царапать дверь с другой стороны.
«Его нет дома».
Еще в студенческие времена сон у Кёгокудо был таким поверхностным, что его мог бы разбудить и зевок кошки. К тому же он был слишком замкнут и угрюм, чтобы предаваться каким-либо ночным развлечениям.
«Храм».
Почему-то я был убежден, что Кёгокудо находился именно там, и, резко развернувшись, вновь бросился в непроглядную тьму. Моя память была моим единственным провожатым.
«Мимо магазина – в лес, окружавший храм…»
Почему ночь была такой темной? Я, выросший в относительно городской среде, еще никогда не оказывался в подобной темноте. В лесу шелестели деревья. Они жили там своей потаенной жизнью. Внезапно страх проник в самую глубину моей души.
Всегда ли темнота была…
настолько пугающей?
Неужели лишь из-за отсутствия света мир мог настолько измениться? Быть может, при свете дня он также внушает смутную тревогу, но мы живем беззаботно, закрывая глаза и делая вид, будто всё в порядке?
Мою правую ногу пронзила сильная обжигающая боль, сообщавшая о том, что на моем пути встретился какой-то искусственный выступ. По инерции я рухнул вперед и уперся обеими руками в то, что, по всей видимости, было каменной лестницей, ведущей к храму. Поднявшись на четвереньки, посмотрел вверх.
Ночное небо, заключенное в четырехугольник, безмолвно плыло над моей головой.
Как я осознал несколько мгновений спустя, этот вход в потустороннюю страну мертвых в действительности был воротами-ториями
[116]. Их грозный силуэт – высокие, стоящие слегка под углом столбы и едва заметно наклоненная поперечная перекладина – ограничивал четырехугольником сумеречный пейзаж за ними.
Храм… это был храм Мусаси Сэймэй.
Я ринулся вверх по ступеням.
Два бумажных фонаря, каждый с изображением колокольчика Сэймэя, расцвечивали светом небольшой фрагмент совершенно черного мира вокруг них.
