– Валяйте, доктор, – рассмеялся Луицци. – Я буду очень рад узнать мнение Академии наук о ваших чудотворных снадобьях.
– Тогда, господин барон, я завершаю свой труд и с превеликим удовольствием прочитаю его вам первому. Все равно вы еще сидите дома; пока вам нельзя выходить.
– Как? – удивился Луицци. – Мне нельзя немного прогуляться? А если я приму штук восемь ваших пилюль?
– Это пожалуйста; но выходить я вам запрещаю.
Как только доктор покинул дом, Луицци открыл окно и, выбросив коробочку с пилюлями и бутылки с микстурой, оглушительно крикнул:
– Луи! Готовь лошадей!
Не помня себя от радости, он схватил звонок, чтобы вызвать лакея. Тут же появился Дьявол.
– Кто тебя звал, бес? – удивился барон.
– Ты.
– Ах да, действительно, – спохватился Луицци, – в спешке я схватил не тот звонок.
– Что ж, ладно! Ну-с, что скажешь о славном докторе Кростенкупе?
– Никогда бы не подумал, что медицина такая идиотская штука.
– Н-да-с, твой лакей прав, – хмыкнул Дьявол, – ты совершенно здоров – к тебе вернулось прежнее зазнайство.
– И в чем же оно выражается?
– Я спрашивал тебя о докторе, а не о медицине в целом. Да, глупость человеческая всегда и везде одна и та же: вы любите распространять на явление в целом ошибки отдельных индивидуумов: на религию – грешки священников, на правосудие – промахи судей, а на науку – невежество ее адептов.
– Возможно, – нетерпеливо сказал Луицци, – но сейчас у меня нет никакого желания выслушивать проповеди.
– Может, ты хочешь выслушать тогда какую-нибудь историю?
– Пока нет, только в нужный момент; ты помнишь, что обещал мне? Если я встречу чистую и светлую женщину, ты должен рассказать мне всю правду о ней.
– Я это сделаю.
– А ты уверен, что сможешь?
– Дитя ты неразумное! – молвил Дьявол с холодной яростью. – Думаешь, я не знаком с ангелами? Ты забыл, что я когда-то жил на небесах?
– По-твоему получается, что чистое и невинное создание я найду только на небесах?
– Не знаю, не знаю. Ищи, – засмеялся Дьявол, – ищи, мой господин, но не забудь, что у тебя всего два года.
– А ты не забывай, нечисть, что я могу сейчас опять взять в руки колокольчик…
– У меня память получше, чем у тебя, – заметил Дьявол, – ведь я сдержал свое слово – вернул тебе здоровье.
– Ты? Разве ты не отказался вмешиваться в мое излечение?
– Физически – да, но в духовном смысле…
– Это как же?
– С помощью гнусной человеческой природы. Кто, по-твоему, внушил госпоже Умбер идею окунуть тебя обратно в пучину бреда, угостив тебя противопоказанным бульончиком? А кто всячески поддерживал тебя в желании не повиноваться твоему лекарю?
– Твой анализ валит наповал. Я и забыл уже о подлости этих лакейских душонок.
– Просто ты считаешь их гораздо ниже себя, чтобы вот так взять и умереть ради их выгоды; хотя ты сам ничуть не лучше: ради примитивной хохмы ты позволяешь шарлатану опереться на твое имя, чтобы затем травить общество омерзительным ядом!
– Я их выгоню.
– Барон, барон, – вздохнул Сатана, – и правильно поступишь, ведь ты унижался и плакал перед ними, а потом вы вместе сыграли школярскую шутку с твоим врачом, причем ты был зачинщиком; в результате они презирают тебя.
– Презирают? Хамы! – зашелся от гнева Луицци.
– Барон, – заржал Дьявол, – мало кто в мире удостаивался такой чести…
– Что ты хочешь этим сказать?
Но Сатана с хохотом исчез, бросив на Луицци издевательский взгляд. Не прошло и четверти часа, как барон появился на Елисейских полях в роскошном экипаже; стоял полный неги теплый весенний день, и Луицци повстречал многих бывших друзей, одних в прогулочных колясках, других верхом; но никто, казалось, не хотел его узнавать. Госпожа де Мариньон, проехав мимо с господином де Мареем в открытой коляске, демонстративно отвернулась. Луицци вернулся домой в яростной решимости мстить и мстить. Тогда-то ему в первый раз пришла в голову мысль спросить список лиц, навещавших его во время болезни. Список состоял из двух имен: господина Гангерне и госпожи де Мариньон.
III
ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ
Маркиз
Луицци был оглушен увиденным, особенно отсутствием в списке других имен. Господин де Марей ни разу не справился о его здоровье, и теперь барон не сомневался, что тот был заодно с госпожой де Мариньон, высокомерно оскорбившей его на Елисейских полях; барон тут же принялся обдумывать способы отплатить. Человек наедине с собой не может избежать злых мыслей, а уж тот, кто находится в сношениях с Дьяволом, и подавно. Господин де Марей скоро должен жениться на девице де Мариньон – нельзя ли увести невесту у него из-под носа? Луицци долго размышлял на эту тему и пришел к выводу, что может осуществить такое похищение, если только сам встанет в ряды претендентов на руку девицы; но, несмотря на необходимость в двухгодичный срок найти себе жену, он не испытывал ни малейшего желания связываться с кругом людей, который, как он знал, скрывал столько отвратительных преступлений.
Воображением барон не блистал, и, возможно, он так и остался бы со своими планами злобной мести без всякой надежды на их исполнение, но в этот момент ему доложили о визите господина Гангерне.
– Отличный денек, барон! – заверещал балагур прямо с порога. – Говорят, вы были страшно больны? И что я вижу? Барон розов и свеж, как спелое яблочко!
– Да, я окончательно поправился.
– Прекрасно, прекрасно! Ну-с, что скажете о Париже, друг мой? Какой город, какая блестящая публика, какой гомон на улицах! Поистине, страна богов!
– А также богинь, не правда ли, господин Гангерне?
– Это вы о женщинах? Ах, барон, здешние женщины дьявольски холодны. Где черные блестящие глаза, где призывная поступь наших тулузских девиц!
– Так что же вы делаете в столице?
– Как! – Гангерне выпучил глаза. – Я вам не говорил? Я приехал на свадьбу.
– И вы тоже… – неосторожно проговорился Луицци.
– Вот это да! Вы женитесь? И на ком же?
– О! На самом совершенстве, – соврал барон. – А вы?
– Я не говорил, что женюсь. Я приехал на свадьбу своего сына.
– У вас есть сын? Что-то мне не приходилось слышать до сих пор о госпоже Гангерне.
Балагур расцвел счастливой улыбкой:
– Но не могу же я жениться на женщине при живом муже!
– Ничего себе! – воскликнул Луицци с отвращением. – И что же, ваш отпрыск носит теперь имя, которое ему не принадлежит?
– Уж вы извините меня великодушно, но оно принадлежит ему по праву; он его купил.
