«Так вот что вы, Эдгар, называете любовью: великодушие и доброту, преданную защиту, заботу, которую вы ставите между мной и любым надвигающимся огорчением, трогательное участие в моих бедах, которые заставляют вас отдавать предпочтение грустным беседам со мной, а не блестящим удовольствиям, к которым вы привыкли? О! Как счастливы мужчины, что могут любить так, и чем могут ответить женщины на подобное чувство?»
«Они могут ответить тем, Каролина, что я хотел бы получить от вас: доверием без границ к проявляемым заботам, искренней верой в преданность, нежную радость от того, что вы являетесь предметом и моей заботы, и моей преданности».
«Я не называла это любовью, Эдгар, я думала, что это признательность».
«Дело в том, – ответил дю Берг, – что это не вся любовь».
И поскольку Каролина смотрела на него с легким удивлением, он добавил:
«Вы только что сказали, что я предпочитаю беседу с вами фривольным удовольствиям света, и вы почти поблагодарили меня за это, но я не заслуживаю вашей благодарности, Каролина, я прихожу к вам, потому что ничто не в силах помешать мне. Видеть вас – вот моя радость, слушать вас – вот мое счастье, видеть, как вы слушаете меня, – вот мой триумф, вся моя жизнь в вас, вы повелительница не только моей жизни, но и моей души, и я буду жить вами и чувствовать так, как вы пожелаете».
Каролина жадно внимала его словам, обращаясь к собственному сердцу. Счастливая и гордая той властью, которой обладала, она тихо прошептала:
«Но как можно заплатить за такую любовь? Боже!»
«Как заплатить? – вскричал Эдгар. – Будьте счастливы от того, что вы так любимы, гордитесь рабством того, кто вас любит только потому, что он ваш раб, встаньте под его защиту потому, что это его защита, чувствуйте, что только от него вы получите все – счастье, радость, боль, помните, что только он носит в себе вашу душу, как вы носите его душу в себе. Вот, Каролина, вот как платят за такую любовь».
«О! – воскликнула Каролина. – Если это так, Эдгар, то я не останусь в долгу».
«Так ты меня любишь!» – бросился к ней дю Берг.
«Что с вами, Эдгар? – Каролина в испуге отшатнулась от него, затем после секундного замешательства добавила: – Вы обвиняли моего мужа и Жюльетту в том, что они говорили друг другу «ты»: если для них это был грех, то и для нас это тоже должен быть грех. Это уже грех, я согрешила, я чувствую это, поскольку вы решили, что можете говорить со мной таким образом».
Эдгара несколько сбило с толку ее умозаключение, но, решив воспользоваться отвоеванной территорией, он сказал с восхитительно сыгранной печалью:
«Вы ошибаетесь, сударыня, для меня это было всего лишь мгновенным заблуждением, для них – обычным языком общения, я сказал вам «ты», не имея на то права, тогда как те двое имели право обращаться так друг к другу».
«Я вас не понимаю», – растерялась Каролина.
«Дело в том, что та любовь, которую я обрисовал вам только что, это еще не вся любовь. Помимо единения душ, такого безмятежного и святого, есть еще другое – волнующее и горячее. Дело в том, Каролина, что, когда я рядом с вами, – дю Берг приблизился к ней, – мой взор туманится, мое сердце бьется, а тело содрогается, – дю Берг взял Каролину за руку, – вот, вы чувствуете, как я горю? Посмотрите на меня, вы видите, как блуждает мой взгляд?»
Каролина слушала его со все возрастающим испугом, поскольку чувствовала, как ей передается смятение, которое ей с таким пылом обрисовывал Эдгар.
«Оставьте меня, – в ужасе закричала она, – оставьте меня!»
«О! Все потому, – отвечал он, – что вы не знаете, как опьяняет взгляд той, кого любишь!»
Его глаза излучали жгучую любовь и неотрывно смотрели в глаза Каролины.
«Все потому, что ты не знаешь, какое несказанное блаженство чувствовать, как дрожит в твоей руке рука той, кого любишь, чувствовать, как ее сердце бьется рядом с твоим, как ее губы касаются твоих губ, как все ее тело принадлежит тебе».
При этих словах Эдгар нежно взял ее руки в свои, обнял за талию и, прижав к себе, прижался губами к ее губам.
– И она, конечно, сдалась? – в гневе и отчаянии вскричал Луицци.
– Ты считаешь, что она способна на это? – насмешливо спросил Дьявол.
– Любая другая женщина, столь же невинная, как Каролина, столь же несчастная и одинокая, сдалась бы на ее месте, – печально промолвил Луицци.
– Любая другая, несомненно, барон, – сказал Дьявол, – любая другая, возможно, не устояла бы, но только не Каролина.
– Каролина! – радостно воскликнул Луицци.
– Да, Каролина, в которой ты усомнился, только это тебе оставалось – усомниться в добродетели единственной непорочной женщины, – Каролина, с силой вырвавшись из рук Эдгара, вскричала, как бы внезапно озаренная светом свыше (ибо должен тебе признаться, барон, тут вмешался сам Господь):
«О! Так вот он – грех! Никогда! Нет, никогда!»
И тут Эдгар одним словом уничтожил весь проделанный путь, у него в руках была женщина, которую он, возможно, и смог бы убедить, что не в этом грех, но он имел неосторожность тут же воскликнуть:
«Если это грех для других женщин, то это не грех для вас, для вас, бедная, несчастная, всеми брошенная женщина, для вас, которую неосторожный брат отдал в руки бесчестного мужа, для вас, лишенную имени вашего отца, для вас, которая ничего не должна обществу, ибо оно ничего для вас не сделало!»
Дьявол умолк, а Луицци, внимательно посмотрев на него, спросил:
– И что она ответила на столь справедливые обвинения против нас всех?
– Она ответила очень просто, указав на небо: «Общество не судья мне, сударь».
Сатана наблюдал за впечатлением, которое произвели слова Каролины на Луицци, а тот сказал:
– Ты осмелился повторить мне ее слова, ты не боишься, что я воспользуюсь ими?
– Когда ты узнаешь, чем закончилась история твоей сестры, – ухмыльнулся Дьявол, – ты воспользуешься ими, если захочешь.
После столь достойного ответа было бы справедливым, не правда ли, хозяин, чтобы небо послало на помощь несчастной Каролине какого-нибудь защитника, который спас бы ее, какое-нибудь событие, которое избавило бы ее от новых домогательств дю Берга, поскольку подобные сцены повторялись вновь и вновь, и, однако, Каролина устояла, черпая в себе самой больше сил, чем другим дают семейные узы, она устояла не только перед своим одиночеством и покинутостью, но и перед своей любовью, ибо она любила Эдуарда, и после того горя, которое ты ей принес, ей пришлось противостоять тому, которое принес ей дю Берг, поскольку, решив во что бы то ни стало завладеть этой женщиной, он не остановился ни перед чем, чтобы сломить ее сопротивление. Понемногу он дал ей почувствовать приближение нищеты, он оставил ее один на один с безжалостными кредиторами, дал почувствовать хамство слуг, все, что приносит сердцу отчаяние, которое заставляет пасть, и беспрестанно повторял ей, когда видел, как она плачет и расстроена:
