– Следуйте за мной.
Отец повиновался, а я, не зная, что делать, в смущении застыла на месте и, думая, что король не пожелал меня видеть, растерянно оглядывалась вокруг почти безумными глазами. Встретив мой недоумевающий взгляд, супруга наследника доброжелательно подмигнула мне:
– Идите за батюшкой, мадемуазель.
Я поклонилась и также подчинилась, не сознавая, что мне следовало бы сказать в ответ хоть пару слов.
Король шагал так быстро, что я с трудом поспевала за ним, проталкиваясь сквозь многочисленную свиту; мы прошли несколько залов, я едва видела в отдалении его спину, но вот он вошел в одну из гостиных, куда за ним последовал только господин де Воклуа. Я догнала их как раз в этот момент и, хоть и была готова остаться за дверью, не удержалась и окликнула отца:
– Батюшка…
Король обернулся и взглянул на меня с суровым видом, быстро уступившему место определенной заинтересованности:
– Кто эта прелестная девушка? Мадемуазель де Воклуа?
– Да, Ваше Величество…
– Отлично! Идемте с нами.
Я вошла вслед за отцом, сильно раздосадованным, как мне почудилось, от моего вмешательства, и тут же кто-то затворил за нами двери; я осталась у входа в комнату, оказавшейся не чем иным, как кабинетом Карла Х. Король прошел вместе с отцом в другой его конец. Батюшка тихо заговорил, так что я ничего не слышала, но видела, что он настойчиво испрашивает какой-то милости, не очень-то желательной для короля. Они заспорили и вскоре разгорячились настолько, что, видимо, забыли о моем присутствии, так как я услышала резкий ответ короля:
– Да-да, знаю я это ваше словечко: неблагодарный, как Бурбон…
Батюшка рассыпался в извинениях, но Карл Х живо продолжал:
– И с помощью таких вот шуточек вы заставляете меня делать вещи, за которые потом сами же жестоко упрекаете.
Господин де Воклуа что-то забормотал, как мне показалось, о своих заслугах.
– Я все прекрасно помню, – отрезал король.
– И тем не менее вы отказываете мне, Ваше Величество, хотя и пошли навстречу многим моим знакомым в том же самом вопросе: графу де К…, маркизу де Б…, например; а ведь они не потеряли все свое состояние из-за эмиграции, как я, наоборот, они неплохо нажились на службе у республики, а потом и империи.
Король с видимой досадой отвернулся и после некоторого раздумья спросил:
– Ну-с, и что же он за человек?
Батюшка начал что-то поспешно объяснять, и король внимательно его слушал; под конец своей речи господин де Воклуа, желая, видимо, завершить ее веским аргументом, вытянул из кармана какие-то документы и отдал их Карлу. Но едва король дотронулся до бумаг, как отец вскрикнул:
– Ой, простите, Ваше Величество, я ошибся, это совсем не то!
Но король и не подумал вернуть ему бумаги и холодным взглядом заставил отца опустить глаза.
– Бросьте, бросьте, господин де Воклуа; это объяснит мне все куда лучше, чем любые ваши россказни.
И Его Величество углубился в бумаги. Издалека, по формату и связывавшей их тесьме, я узнала те самые документы, которые привели в такое раздражение батюшку. По мере чтения лицо Его Величества все больше багровело, и наконец он воскликнул:
– Это черт знает что такое! Кошмар! Ну и сумма!
Господин де Воклуа приложил палец ко рту, и король быстро взглянул на меня. Я поняла, что этим знаком отец просил не позорить его перед дочерью. На какое-то время моя персона явно стала предметом их беседы, так как невольно время от времени они обращались в мою сторону. Вскоре и этому тихому разговору пришел конец, и тогда я услышала недовольное восклицание короля:
– Если я и сделаю это, сударь, то не ради ваших прекрасных глаз, а лишь из желания, чтобы эта красавица не умерла в нищете, а также из уважения к вашему достойнейшему имени.
Король лишь слегка возвысил голос, но я хорошо расслышала его слова; затем он быстро подошел ко мне; отец еле поспевал за ним; лицо его перекосилось, он бросал на меня отчаянные взгляды, сложив руки в как бы умоляющем жесте и тем причинив мне страшную боль.
– Кажется, вас хотят выдать замуж, барышня? – спросил меня внезапно король.
– Да, Ваше Величество.
– И вы, конечно, очень счастливы, не так ли?
Я взглянула на отца, хотевшего было подать мне какой-то знак.
– Пусть ответит сама, – резко обернулся к нему король. – Итак, барышня, вы рады, соглашаясь на этот брак?
– Да, Ваше Величество, я очень рада! – ответила я с удивительным для короля восторгом.
С грустью и неподдельной жалостью в глазах и нежностью в голосе он проговорил:
– Прекрасно, барышня; что ж, я не имею никакого права противодействовать столь достойной самоотверженности.
Он взялся за шнурок звонка.
– Ваше Величество, не сейчас, – сказал де Воклуа.
– Нет, нет, сейчас или никогда! Я не желаю больше об этом слышать!
И король попросил бесшумно вошедшего камердинера вызвать секретаря, который также появился почти тотчас с объемистым портфелем в руках; Карл Х, вышагивая туда-обратно по кабинету, коротко приказал ему:
– Указ относительно зятя де Воклуа!
Секретарь протянул ему какую-то бумагу; король быстрым движением подписал ее и протянул отцу:
– Вот и все, сударь. – Затем он обернулся ко мне и с легким поклоном попрощался: – Удачи вам, барышня. Будьте счастливы.
Мы вышли, поспешно пересекли многочисленные покои и спустились вниз, к экипажу.
– Домой! – крикнул отец кучеру. – Гоните во весь опор!
Мы тронулись, и тотчас же возбуждение, которое отец так долго сдерживал, заставило его забиться в истерике, изрядно меня смутившей:
– Как мы его, а? Как мы его! И, однако, не без труда… Если бы не ты, я бы погиб… Но ты была просто великолепна! А как кстати я отдал королю совсем не те бумаги… Ну, будто нарочно получилось – лучшего для успеха и придумать трудно! Впервые вижу, чтобы опись судебного исполнителя пошла кому-то на пользу… Сегодня, видимо, наш день, сегодня все сходит с рук… Ах, бедненькая моя Луиза, ты и не подозреваешь, какое счастье тебя ожидает! Несметное состояние, которым ты заставишь себя уважать… Ах, какой мастерский ход! И он должен был принести удачу сегодня, обязательно должен был… иначе завтра… Но вот он, вот он у меня в руках!
И он с наслаждением перечитывал и перечитывал королевский указ.
Что касается моих чувств, то меня больше беспокоила бурная радость отца, чем собственное отчаяние. Понимаете ли вы, какая неопределенность и тревога царили в моей душе после всего увиденного? Я сознавала, что принесла себя в жертву, но не понимала еще, в чем же она состояла. Меня вроде бы жалели, но почему? Спросить отца я не решалась, ибо то было явно несвоевременно. Я только грустно смотрела, как отец исходит от переполняющей его радости, надеясь и в то же время опасаясь объяснения, которое не должно было заставить себя ждать. Так мы подъехали к нашему особняку.
