Дверь распахнулась, и Арман увидел госпожу Пейроль, которая от смущения и испуга оставалась какое-то время на пороге. Барон предложил ей сесть:
– Могу я узнать, сударыня, чем обязан такой чести?
Волнение и замешательство бедной женщины были совершенно неописуемы; она пыталась извиниться, но из уст ее раздавалось только невнятное бормотание, наконец, после настойчивых расспросов Луицци, она набралась смелости и ответила, по-прежнему не поднимая глаз:
– Вы знаете о моем положении, сударь… я бедна. Смерть господина Пейроля ввергла меня в нищету, поскольку он не оставил после себя детей и его семья отспорила в свою пользу все его имущество.
– Как! – в совершенном изумлении воскликнул Луицци. – Значит, мадмуазель Эрнестина…
– Она не от господина Пейроля, – подняла голову Эжени. – Это грустная и длинная история, сударь…
– Пересказ которой вам, видимо, слишком дорого обойдется, – ледяным тоном сказал барон. – Не хочу возлагать на вас столь тяжкий труд, но готов узнать, что привело вас ко мне.
– Нет, – с грустью в голосе возразила Эжени, задетая холодностью Луицци; поднимаясь, она добавила, склонив голову: – Нет, это невозможно! Простите мне мою неосмотрительную выходку, сударь, и забудьте о ней.
– Как вам будет угодно, сударыня. – Луицци поднялся, провожая ночную посетительницу, но госпожа Пейроль, приблизившись к двери, вдруг остановилась и обернулась к Луицци:
– И все-таки, – с решимостью в голосе воскликнула она, – раз уж вы приехали сюда, то я вынуждена сказать вам кое-что. Дочь моя сделала свой выбор; господин Бадор, обратив свое внимание на нее, продемонстрировал, что он хорошо разбирается в людях: он знает, что если приданое, назначенное дядюшкой, достанется мне, то дочь моя будет столь же богатой, как и я, а если оно достанется Эрнестине, то ему ни копейкой не придется делиться с ее матерью.
– Как? Вы так считаете, сударыня? – изумился Луицци.
– Я в этом уверена, сударь. Эта беда еще только поджидает меня; но вполне может так случиться, что богатство свалится мне в руки, и, честное слово, я куда больше опасаюсь разделить его с одним из тех женишков, которых вы имели удовольствие видеть сегодня в этом доме, чем остаться при своей бедности; вы, только вы, сударь, не выказали ни алчности, ни подлой суетливости. Всего один день был у меня, чтобы присмотреться к вам, и едва ли у меня есть хоть час, чтобы рассказать вам о себе, но поскольку вы прибыли в Тайи с той же целью, что и все остальные проходимцы, которых я навидалась здесь предостаточно, то могу говорить откровенно и потому прямо заявляю, что выбрала вас. Я говорю вам это сейчас, сударь, потому что хочу заручиться вашим обязательством: позволить мне отдать половину приданого моей дочери, в том случае, конечно, если дядюшка предназначает его именно мне.
В сильном замешательстве от такого необычного заявления Луицци решился все-таки пресечь какие-либо еще предложения:
– Если бы ваш дядюшка был чуть-чуть пооткровеннее с вами, сударыня, то избавил бы вас от совершения не очень обдуманных и, по-видимому, трудно вам давшихся поступков, к тому же абсолютно бесполезных; ведь я уже объявил господину Риго, что увольняюсь из батальона добивающихся милости, которой я навряд ли достоин.
Госпожа Пейроль, побледнев, низко поклонилась и вышла, не проронив больше ни слова.
Луицци, едва оставшись в одиночестве, торопливо закрыл дверь на засов, дабы избавить себя от новых нежданных посетителей; и в большей решимости, чем когда-либо, проконсультироваться с Дьяволом относительно тайн этого дома он достал свой колокольчик и резко позвонил. Дьявол, как обычно, появился немедленно; но, против обыкновения, он явно не был расположен ни к шуткам, ни к язвительным, даже жестоким, насмешкам, которые, как правило, доставляли ему немалое удовольствие. Глаза зловеще блестели, а едкая улыбка выдавала всю его желчную надменность; суровым и резким голосом, с видимым раздражением, приветствовал он Луицци.
– Ты чем-то озабочен, мэтр Сатана? – спросил барон.
– Что ты от меня хочешь?
– Неужели ты не знаешь?
– Примерно знаю. Но лучше скажи сам.
– Что-то ты сегодня уж очень немногословен, ты, такой любитель пустой болтовни.
– Видишь ли, сейчас меня волнуют не только интересы одного не очень умного барона; судьба некоего народа занимает меня куда больше.
– Представляю, какую заваруху ты ему готовишь.
Дьявол промолчал, и Луицци вновь заговорил:
– Ну-с, раз ты так торопишься, расскажи хотя бы, что там за история произошла с этим малайцем?
– Он тебе все изложил.
– То есть я правильно обо всем догадался?
– Хоть раз в жизни тебе голова пригодилась, и то уже хорошо.
– Твоя дерзость переходит всякие границы.
– Расту и крепну, условия позволяют. Прощай.
– Подожди! Это еще не все; я понял рассказ Акабилы только до того момента, как некий старик спас Риго от неминуемой смерти. А дальше?
– Этот старик был отцом Акабилы, – начал все-таки рассказывать Дьявол. – Он обладал огромными сокровищами, которые в течение столетий собирали его предки. Я полагаю, ты знаешь, что на острове Борнео находятся богатейшие залежи алмазов и других драгоценных камней. И вот современный европеец попадает в племя малайцев, которых вы презираете, потому что они без жалости истребляют чужаков, пытающихся завладеть их исконными землями; так преступления цивилизации смешиваются с преступлениями варварства. Риго, поначалу раб, а потом – друг и наперсник Акабилы, уговорил его убить отца и похитить все его несметные сокровища. Он обещал привезти дикаря в сказочную страну, где тот будет купаться в удовольствиях, неведомых его народу, и в конце концов убедил. Осуществив свое подлое дело, злоумышленники благополучно бежали и на борту португальского судна добрались до Лиссабона; но, едва ступив на цивилизованную землю, они поменялись ролями: Акабила превратился в слугу своего бывшего раба, и ты видел, какую пользу принесло ему отцеубийство.
– Но почему Риго держит рядом с собой столь опасного свидетеля своего преступления?
– О, мой господин, это сверх твоего разумения. Чтобы понять Риго, нужно дожить до его лет, родиться в той же среде, что и он, и к тому же походить хоть немного в рабах.
– Что ты имеешь в виду?
– Поживи в шкуре смерда на земле мелкого дворянчика, который к тому же разорил твою семью за браконьерство, да получи не одну сотню палочных ударов только за то, что не очень проворно, по мнению хозяина, набиваешь ему трубку, – вот тогда ты поймешь папашу Риго.
– Так это месть…
– И удовольствие тоже. Ты и вообразить не можешь, какое наслаждение и радость испытывает этот человек, пиная под зад королевское отродье, наблюдая, как пресмыкаются перед ним низкие алчные душонки, которые заполонили нынче его дом.
