– А остальные двое? – взволновался приказчик.
– Что поделаешь, – пожал плечами клерк, – они ничего не получат.
– Ну нет, ну нет! – забурчал приказчик. – Нужно же хотя бы покрыть расходы… Предлагаю протянуть соломинку оказавшимся за бортом… Скажем, тысяч по десять.
– Пусть будет так, – сказал адвокат, – и давайте поторопимся, а то нас здесь застанут за этим делом. Пусть каждый сам пишет свою копию договора – так будет быстрее. Вот гербовая бумага, перья и чернила.
Он достал портфель с необходимыми орудиями труда, все сели за стол и начали писать под диктовку адвоката:
– Мы, нижеподписавшиеся, господа…
Все по очереди ответили на взгляд стряпчего, назвав полностью свои имена и звания:
– Альфред Анри, граф де Леме, пэр Франции.
– Луи-Жером Маркуан, мэтр-клерк нотариальной конторы.
– Дезире-Антенор Фурнишон, приказчик меняльной конторы.
– И Франсуа-Полен Бадор, стряпчий из Кана, – продолжал адвокат, – обязуемся…
И в течение десяти минут он диктовал, а остальные повторяли концы фраз, чтобы уведомить его, что они закончили писать.
Луицци молча смотрел на этот постыдный спектакль, не зная, негодовать ли ему или смеяться, пока легкое похлопывание по плечу не прервало его наблюдения. Он обернулся и увидел папашу Риго.
– Что это они там делают? – шепнул ему старик.
Луицци не стал говорить правду: то ли потому, что не видел никакой пользы в доносе на хищных охотников за приданым, то ли потому, что не хотел лишать себя удовольствия досмотреть комедию до конца.
– Я полагаю, они пишут любовные послания своим прекрасным дамам, – ответил он.
– Что ж, отлично! – сказал Риго. – Мне нужно сделать господам маленькое объявление…
– Жаль их беспокоить, – заметил Луицци, – ведь любовное вдохновение так быстро порой улетучивается…
– Однако, – продолжал Риго, – я не могу оставить их в неведении относительно одного фактика.
– Что-нибудь очень важное?
– Вас-то это не касается, – хмыкнул Риго, – вы же вышли из игры. Впрочем, я еще не говорил дамам о вашем отказе, так что смотрите, я, так и быть, дам вам еще сутки на то, чтобы все взвесить.
– Я не меняю моих решений.
– Ладно-ладно, поживем – увидим, – покачал головой славный старикашка. – А пока я сообщу этим господам одно преприятнейшее известие.
– Как хотите, – сказал барон. – Я ухожу.
– Можете остаться: посмеетесь хотя бы.
С этими словами Риго двинулся в столовую. Четверо влюбленных, поставив свои подписи, как раз обменивались экземплярами договора и испуганно обернулись на голос хозяина дома.
– Прошу прощения, господа, – начал господин Риго. – Я не посвятил вас ранее во все мои планы, ибо думал, что к вам они не имеют отношения. Однако сегодня моя дорогая сестричка дала понять, что она ничем не хуже, чем ее дочка и внучка, и я хочу сообщить вам, как я рассчитываю осчастливить ее.
– Что-что? – ужаснулись четверо концессионеров. – Так это за ней вы даете два миллиона?
– Нет-нет, господа, – усмехнулся господин Риго, – я держу свое слово: два миллиона достанутся госпоже Пейроль или ее дочке. Но я решил найти еще миллиончик для госпожи Турникель. Причем здесь не может быть неудачи, ибо этот миллион я даю своей милой сестричке наверняка, то есть тот из вас, кто добьется ее благосклонности, может смело смотреть в будущее. Вам остается только решить, подходит ли вам эта партия; времени у вас навалом – до завтрашнего вечера.
И господин Риго вышел, не добавив больше ни слова к высказанному предложению. Конкуренты озадаченно замерли, разинув рты.
– Черт возьми, – наконец выдавил из себя адвокат. – Это совершенно меняет дело!
– У вас хватит смелости, чтобы пойти в атаку на старухины бастионы? – прищурился граф де Леме.
– Я лично полагаю, что это выше человеческих сил, – напыжился клерк.
– Ха! Подумаешь, делов-то! – скривился господин Фурнишон. – И не такое видали! Эх, если б только знать наверняка, что дело выгорит…
– Эт точно, – заговорил опять господин Бадор. – Но предупреждаю: навряд ли у вас что-нибудь получится. Есть на этом свете некий Малыш Пьер, который служит кучером в Муре; когда-то он был в весьма доверительных отношениях с мадмуазель Риго, еще до того как она стала госпожой Турникель; вот он-то, я полагаю, и станет фаворитом.
– Вы уверены? – тихо переспросил господин Фурнишон.
Луицци почувствовал тошноту; но как только господин Бадор убедительно подтвердил неприступность крепости госпожи Турникель, все женихи наперебой закричали о совершенной невозможности подобного самозаклания, и господин приказчик громче кого бы то ни было.
– Вот те раз, – тихо сказал себе барон, – а я-то думал, что у алчности человеческой есть пределы…
Как только общее возбуждение улеглось, заговорил клерк:
– Но с чего тогда вы взяли, господин Бадор, что это меняет дело?
– С того, что два миллиона не равняются трем, милый мой нотариус; с того, что кто-нибудь в конце концов унаследует этот третий миллион – и это так же верно, как то, что при таком образе жизни старина Риго через годик разорится дотла.
– Правда, правда, – задумчиво произнес Фурнишон. – И тогда он сядет нам на шею.
– Вот еще будет обуза, – добавил клерк, – об этом стоит подумать заранее.
– Но где, черт его возьми, Риго добыл свои миллионы? – с простецким изумлением на лице воскликнул приказчик.
– Да бог его знает, – ответил адвокат. – Могу только сказать, что они существуют и вложены в недвижимость, исправно приносящую доход, а также положены во Французский банк.
– Вот это да, – мечтательно произнес приказчик. – Но, в конце концов, наше дело – сторона, это его головная боль.
После чего они все вместе вошли в гостиную, где уже собрались дамы. Эрнестина, как всегда, блистала, а мамаша Турникель нацепила еще более кричащий, чем утром, нашпигованный розовыми и голубыми бантами чепчик. Знатная дама, госпожа де Леме, расточала комплименты насчет изысканного вкуса туалетов пожилой женщины и умилялась ее непроходимой глупости.
А госпожа Пейроль одиноко сидела в уголочке; она явно только что плакала, и, по всей видимости, немалых трудов ей стоило забыть о своих горестях, чтобы отвечать на любезности, которыми наперебой осыпали ее женихи. Луицци настолько пришлась по вкусу вся эта комедия, что он решил также в ней поучаствовать; расположившись подле старушки, он запел дифирамбы ее красоте и нарядам, на что госпожа Турникель отвечала какой-то детской благодарностью и бессмысленной беззубой улыбкой, перед которой попятился бы тяжелый кирасирский полк. Дело зашло так далеко, что госпоже Пейроль стало не до шуток; покраснев до корней волос, она обратилась к папаше Риго:
