– И для того вы также, наверное, собираетесь купить должность? – вставил Луицци.
– А чтобы оплатить ее, – продолжил господин Риго, – вы, должно быть, женитесь на приличном приданом…
– О нет, что вы! – вздохнул сентиментально приказчик, разделив восторженный и пылкий взгляд поровну между госпожой Пейроль и Эрнестиной. – О нет, если я женюсь, то только на женщине, которую полюблю по-настоящему. Меня нисколько не волнует состояние, мне нужно только любящее сердце…
– Браво! – несколько самодовольным тоном воскликнул господин де Леме. – Я совершенно с вами согласен, сударь! И честное слово, я сожалею порой о том блестящем положении, что досталось мне только по воле случая. Мне двадцать два года, и смерть отца дала мне пэрство и весьма известное имя…
– Вас это огорчает? – не удержался от вопроса барон.
– Да-да, именно так, – вздохнул господин де Леме. – Я очень опасаюсь, что если мне придется когда-нибудь жениться, то эти преимущества будут единственным поводом для моей избранницы. Знаете, среди женщин слишком много ищущих прежде всего блестящего положения в обществе, а не искренних чувств человека с действительно нежным сердцем, и, может быть, если бы я не являлся тем, что я есть, то сам охотно предпочел бы этакого маленького монстра, самовлюбленную и недалекую дурнушку, но которой судьба подарила те блага, которыми обладаю сейчас я.
– Сын мой, – наставительно произнесла графиня, – разве можно так плохо отзываться о положении, столь желанном для любой женщины с благими намерениями?
– Ох, вот в этом-то вы абсолютно правы, – отвлеклась от сливок госпожа Турникель, – приди мне в голову еще раз выйти замуж, то я лично была бы просто счастлива стать женой пэра Франции… хотя бы.
– Но меня это не касается, не правда ли, госпожа Турникель? – обворожительно улыбнулся господин де Леме. – Ведь мои финансы поют романсы…
– Сын мой! – вознегодовала графиня.
– Зачем скрывать то, что все знают? – продолжал граф. – К тому же в бедности я нахожу утешение, ибо если я когда-нибудь повстречаюсь с женщиной, способной меня понять, то у меня будут все основания поверить, что ее соблазнили не мое имя или положение, раз она согласилась разделить мою бедность.
Последние слова явно были адресованы госпоже Пейроль, и у Луицци мелькнула мысль, что господин де Леме, будучи соседом и частым гостем в Тайи, имеет достаточно точные сведения о том, кому из двух невест предназначаются два миллиона. Желая проверить свое подозрение, он обратился к адвокату, который тоже, как ему представлялось, находился в тесных отношениях с господином Риго:
– Вы, сударь, должно быть, не питаете никакого уважения к нотариальным и меняльным конторам; смею предположить, что вы никогда не посоветуете женщине выбирать суженого в этих заведениях.
Вопрос прозвучал так грубо и прямо, что несколько смутил присутствующих, а госпожа Пейроль посмотрела на барона в совершенном удивлении, словно не ожидала от него подобного неприличия. Один адвокат сохранил спокойствие и заявил с пренебрежительной невозмутимостью:
– Лично я, сударь, считаю, что профессия человека не имеет ровно никакого значения, лишь бы, как мне кажется, его дело процветало и покоилось на стабильной основе, а не на, как это частенько бывает, иллюзиях. И еще я думаю, что мужчина должен как-то проявить себя, прежде чем думать о женитьбе.
– Отлично сказано, – только и оставалось ответить барону. – Сразу видно, вы рассуждаете как человек основательный.
– Да, сударь, и как человек, который хорошо знает людское общество и достаточно им испытан; как человек, который хорошо знает, что счастье вовсе не в роскошных праздниках и балах, в которые окунаются жены банкиров и лучших нотариусов; счастье для женщины вовсе не в том, что вы называете блестящим положением в обществе, где, как часто бывает, ее же и попрекают богатым приданым. И наконец, я говорю как человек, глубоко убежденный, что счастье женщины – в тихой, честной и уединенной жизни в кругу уважаемой семьи и с мужем, который прежде всего думает о предупреждении малейших пожеланий супруги, выполняет их и не думает ни о чем, кроме нее.
Адвокат выпалил свою горячую речь, не спуская жадных глаз с лица Эрнестины, слушавшей его, казалось, с неподдельным интересом. Пока Луицци наблюдал за этим маневром, так и не поняв, кому же, матери или дочери, уготовано приданое, маленький клерк решил не оставлять без ответа трогательные теории господина Бадора:
– Это все маленькие деревенские радости, а не настоящее счастье; что же, вы считаете, в Париже нет мужчин, с удовольствием предупреждающих и выполняющих все желания своих жен?
– Да-да, вот именно, – поддакнул ему великан-приказчик; он счел необходимым на какой-то момент объединиться с клерком, дабы заступиться за столичное великолепие, несколько потускневшее после пылкой отповеди адвоката. – Вы что же, думаете, в Париже нет мужей, думающих только о счастье своих жен?
– Но в этом счастье, – продолжал клерк, – есть нечто более утонченное: вместо ваших провинциальных радостей – удовольствия куда более изысканные; вместо ваших скучных и нудных собраний – роскошнейшие балы…
– С Коллине и Дюфреном, – вставил приказчик.
– Вместо тоскливых вечеринок, где все в основном только и делают, что подпирают стены, – Итальянский театр и Опера…
– С господином Тюлу и Россини, – добавил великан.
– И вместо тоскливых сельских радостей…
– Бега на Марсовом поле, – опять прервал его господин Фурнишон. – Какие там великолепные лошади! А какие шикарные туалеты!
– Как все это убого, – обронил господин де Леме. – Лучше покажите мне мужчину, способного распахнуть перед своей женой двери самых изысканных салонов, и не только во Франции, но по всей Европе; который может представить ее где бы то ни было, при дворе любого великого государства, и сделает ее желанной и уважаемой повсюду, где появится с ней.
Адвокат, клерк и приказчик, конечно же, посчитали нужным отбить такую дерзкую атаку на общую им позицию разночинцев и загомонили все трое сразу, но тихое покашливание господина Риго мигом заставило их замолчать.
– Ну-с, а вы, господин барон, – обратился он к Луицци, – что вы обо всем этом думаете?
Арман приготовился отвечать, и все заинтересованно уставились на него, ибо своим молчанием он как бы добился впечатления многозначительности человека, еще ничего не сказавшего, но у которого наверняка в запасе имеются оригинальные мысли и чьи слова могут положить конец дискуссии.
– Мне кажется… – начал Луицци.
Продолжить ему не дали: уже упомянутый выше жокей торжественно внес в столовую пару до блеска вычищенных сапог и с довольным едким хихиканьем поставил их на тарелку перед Луицци.
Господин Риго взорвался от смеха. Все поспешили последовать его примеру, даже, в конце концов, и госпожа Пейроль, которая не смогла долго сопротивляться всеобщему гомерическому хохоту.
