При этих словах Оливия прижала руку к сердцу, будто услышала что-то неведомое и скорбное. Она немо взирала на господина де Мера, ее глаза словно зажглись новым ярким светом, сквозь который она не могла еще отчетливо разглядеть своего собеседника, но наконец она тихо произнесла размеренным голосом:
«И вы любили вот так… Именно так?»
«И вас, несомненно, любили именно таким образом, – продолжал генерал, – или по меньшей мере вы испытывали когда-либо чувства, подобные тем, о которых я только что говорил».
Оливия, опустив глаза, покраснела. В этот момент она стыдилась сама себя, погрузившись в сожаления о собственной жизни, погубленной в наслаждениях. Желая отбросить грустные мысли, она возобновила разговор, почти что прерванный ее молчанием:
«Вы так предаетесь воспоминаниям, вы, еще совсем не старый… И вы считаете, что страсть, которая так хорошо вам знакома, не овладеет вами вновь?»
«Надеюсь, что нет, – улыбнулся генерал, – но тем не менее я не стал бы зарекаться! Для этого мне нужно только повстречать женщину, подобную вам, которая не постесняется взять на себя труд превратить меня в пылкого влюбленного».
«О! – воскликнула Оливия с поистине ребяческим восторгом. – Как бы я хотела влюбить вас в себя!»
«Это здорово бы позабавило вас, не правда ли?»
«О, не говорите так, – с мольбой в голосе сказала Оливия, – клянусь вам, что мне было бы крайне неудобно превращать подобные чувства в игрушку. Я нередко валяла дурака и смеялась почти надо всем, но никогда, уверяю вас, мне не пришло бы в голову издеваться над столь серьезной страстью».
«Тогда вы, должно быть, очень жалостливы, – заметил генерал, – если ни разу не обрекли на страдания жертв внушенной вами страсти?»
«Если я и внушила кому-нибудь что-либо подобное, – подумав, ответила Оливия, – то сама не понимала этого».
«Значит, вы никогда не разделяли таких чувств?»
«Никогда!»
Простодушный тон, которым тридцатидвухлетняя женщина произнесла это слово, поразил в свою очередь господина де Мера; он пристально взглянул на нее, словно желая убедиться, не ломает ли она комедию; но удивление Оливии выглядело настолько искренним, что сомневаться в ее чистосердечии было никак невозможно. Генерал долго сидел молча, восхищаясь выражением лица Оливии, казавшейся на первый взгляд столь опытной в разного рода переживаниях, тогда как сейчас в ее глазах не было ничего, кроме невинного изумления юной девицы, слушающей первое признание в любви, столь поразившее ее новизной ощущений. Оливия молчала, а господин де Мер продолжал ее рассматривать; наконец, она взглянула на него и с болью в голосе воскликнула:
«Однако вы причините мне еще немало горя!»
«Да что вы? Каким образом?»
«Не могу сказать, но привычный для меня образ жизни, уже и так с трудом выносимый, станет совершенно невозможным, а человек, только что так вольготно чувствовавший себя в этом доме, давно, впрочем, мне отвратительный, теперь будет внушать мне только стыд, и все удовольствия, которые еще недавно казались мне всего лишь легкомысленными, отныне будут казаться чудовищными; то, что я считала пресыщенностью, на самом деле происходит от пустоты души».
«И вы отказываетесь заполнить ее?»
«В мои-то годы, – усмехнулась Оливия. – В мои годы полюбить и полюбить, как дитя, было бы безумием или еще хуже – выглядело бы просто смешно».
«Это ни в коем случае не смешно, сударыня, – возразил генерал, – если женщина столь прекрасна, как вы, и в сердце ее – неподдельные чувства».
«Если бы вам сказали… – продолжала Оливия, – если бы вам предложили выставить на всеобщее осмеяние те бурные эмоции, о которых вы недавно мне поведали, – можно не сомневаться: вы ни в коем случае не согласились бы».
«Я? Сударыня, клянусь, я благословлю тот день и час, когда смогу почувствовать то, что испытывал когда-то; и должен сказать вам всю правду: мне кажется, за все то время, что сердце мое молчит, за весь этот период покоя оно вновь обрело всю свою молодость, мощь и восторженность».
Генерал говорил и смотрел на Оливию, как бы давая понять, что именно с ней он связывает надежду на возрождение былых страстей. Прикрывая смущение, она засмеялась:
«Ну-ну, мой генерал, хватит ребячиться! Вы забываете, что для любви мы уже немолоды; юные баловни, с которыми мы провели вчерашний вечер, и то лучше владели собой, чем мы сейчас. Давайте же, право, поговорим о чем-нибудь другом: о вас, например; я полагаю, впереди вас ждет слава…»
«Может быть, начнем все же не с меня?» – возразил генерал.
«Нет-нет! Что говорить обо мне? Я предала забвению прошлое и не хочу смотреть в будущее. Скучная, неинтересная жизнь – вот все, что мне остается. Я смирилась с этим или же еще смирюсь. То ли дело вы – у вас впереди блестящая карьера: вы уже свершили немало великих дел, и еще более великие вам предстоят. Как это прекрасно – иметь возможность вписать свое имя в историю Франции, а то и всего мира! И у вас есть такая возможность, так же как и у других мужчин. Любовь приходит и уходит, а честолюбие остается. Поистине, вы счастливый человек!»
«Однако, – продолжил ее мысль генерал, – поверьте: честолюбивые помыслы становятся куда более целеустремленными, когда знаешь, что есть сердце, которое живо интересуется твоими успехами».
«Ну вот, – улыбнулась Оливия, – вы уже совсем превратились в юношу. Вы вновь во власти пылких безумств прекрасной молодости и прекрасных иллюзий».
«Но почему бы и вам не последовать моему примеру?»
«То, что так хорошо идет вашему возрасту, плохо выглядит в моем».
Оливия проговорила эту фразу с видимым волнением и страданием на лице и, прежде чем генерал успел произнести хоть слово, отчаянно позвонила и стала прощаться:
«Я прогоняю вас… прогоняю сегодня, поймите меня правильно. Я не прошу вас прийти снова, но я всегда дома. А сейчас мне нужно побыть одной, я нездорова. Уж очень меня утомила вчерашняя вечеринка. Прощайте…»
Конечно же, Оливия лукавила: вовсе не вечеринка утомила ее, а вернее, привела в столь сильное волнение. Что же тогда заставляло ее лгать?
Генерал поцеловал ручку Оливии, которую в первый момент она в порыве чувств не хотела давать, и вышел, оставив ее наедине с нелегкими мыслями.
Луицци предельно внимательно слушал рассказ, отмечая про себя, с каким жаром Дьявол излагал историю Оливии.
– Я понимаю, – улыбнулся он, – почему ты хочешь представить мне эту женщину в менее гнусном свете, чем она того заслуживает. Что ж, и правильно делаешь, ибо я не вижу во всей этой истории ничего, кроме множества распутных похождений, которые кончаются смехотворной страстишкой потаскухи.
– Злобный недоумок! – вспылил Дьявол с резкостью, заставившей Луицци вздрогнуть. – Не суди никогда о людях и поступках по тому глупому подобию, что возникает в твоей дурной голове! Ты не видишь разве, что женщина эта подошла вплотную к самому страшному и достойному жалости несчастью?
