Агата купала такс в кастрюле с мясным бульоном.
И все остальные дети тоже просто ужас что творили.
Детям хватило одного взгляда на Хоппитта, Кухарку, Селесту, Эллен и Элис-и-Эмили, чтобы со всех ног вылететь вон за Суконную Дверь, захлопнуть её за собой и привалиться к ней снаружи. С другой стороны двери доносились ужасающий рёв, причитания и громогласное «О-ля-ля» – это Хоппитт, Кухарка, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили обнаружили, что случилось с носками, и гладильным катком, и стулом, и сосисками, и кастрюлей с бульоном.
Ещё вроде бы оттуда слышалось хихиканье, которое, однако же, резко оборвалось, когда повелительный голос рявкнул:
– Евангелина! Немедленно открой эту дверь!
Дети держали дверь изо всех своих сил.
– Она не сможет! – крикнули они в ответ. – Мы крепко держим!
Няня Матильда стояла на лестнице и смотрела на детей сверху – потом подняла свою большую чёрную палку…
И дверь внезапно распахнулась в другую сторону – дети влетели в кухню, и на полу образовалась куча-мала из рук, ног, спин и удобно обращённых кверху мягких мест.
Хоппитт и Кухарка, не говоря ни слова, вручили Евангелине огромную сковороду.
«Шлёп-шлёп-шлёп», – запела сковорода.
Дети заверещали, барахтаясь и пытаясь встать, и наконец бросились за Суконную Дверь. Но как они ни тянули её на себя, она не закрывалась. Это было очень странно: столько детей, а не могут закрыть дверь.
И через не желающую закрываться дверь они видели, как Хоппитт, Кухарка, Селеста, Эллен и Элис-и-Эмили вооружают Евангелину для настоящей битвы. Наконец девчонка вышла, готовая к бою, подталкиваемая руками слуг и понукаемая их призывами быть храброй. На голове Евангелины красовалась огромная чёрная эмалированная кастрюля, обширный фасад был прикрыт большим противнем; в одной руке она держала сковороду (уже немного помятую), а в другой Кухаркину скалку. На большом круглом лице Евангелины читалось величайшее сомнение в исходе сражения, но за её спиной высился Хоппитт, вооружённый здоровенной вилкой, которой он подталкивал воительницу вперёд.
Дети бросились через переднюю к парадной двери. Воздух зазвенел от воплей: «Откройте дверь!», «Бежим в сад!». Дитя верещало: «Вевимат! Авыватя вевь!» – поспешая во всю возможную прыть своих коротеньких толстых ножек. Его подгузник грозил вот-вот свалиться.
Но если Суконная Дверь не желала закрываться, то парадная, напротив, отказывалась приоткрыться хотя бы на щёлочку. Дети тянули и дёргали её, ковырялись в замке, гремели большими засовами, навешивали и снимали цепочку, но ничто не помогало. А тем временем к ним приближалась закованная в доспехи Евангелина с боевой сковородой. Но…
– Да ведь это всего-навсего Евангелина, – вдруг произнёс Дэниел.
Дети прекратили бороться с дверью и уставились на Евангелину. Дверь же распахнулась за их спинами, но этого они уже не заметили.
– Да ведь это всего-навсего Евангелина, – повторили все.
– Атьня Ваняниня, – поддержало Дитя.
Лица детей расплылись в довольных ухмылках. Няня Матильда посмотрела сверху на детей, на Евангелину и её округлую и не слишком радостную физиономию – и ещё раз ударила об пол своей палкой. И в тот же миг из кухни выскочили остальные слуги, увенчанные шлемами-кастрюлями, обвешанные противнями, вооружённые сковородками, скалками, мётлами, швабрами, утюгами и даже большими щипцами для завивки (ох уж эта Селеста!). Хоппитт и Кухарка, Селеста и Эллен, Элис-и-Эмили оттеснили Евангелину в сторону и стали приближаться к детям…
Дети вылетели в сад из распахнувшейся двери быстрее, чем она успела снова захлопнуться перед ними.
Кухонная армия бросилась в погоню. По дорожке – через широкий газон – напролом сквозь живую изгородь – в огородик, перепрыгивая грядки, петляя между высокими шпалерами фасоли, лавируя между кустами малины… Младшие заблудились в чаще черносмородиновых кустов, Средние завязли в кабачковых лозах, и им пришлось возвращаться, получать по заднице и снова спасаться бегством; раздавленные помидоры и спелый крыжовник лопались и скользили под ногами. Дитячий подгузник наконец-таки сполз и болтался возле щиколоток.
Дети метнулись в теплицу, дверь которой отказалась закрыться за ними и задержать преследователей; прочь, наружу, через окно, под звон разбитого стекла и яростные крики садовника… Через стену, вскачь по гравийным дорожкам, прыжками через клумбы, обдираясь об розовые кусты, всё вперёд и вперёд, бегом…
Дети мчались, не разбирая дороги, и поэтому даже не вспомнили, что поблизости располагается пруд, – пока не заскользили по берегу на влажной траве, а затем закувыркались кубарем и наконец – шлёп-хлюп-бульк! – попадали в воду.
Неутомимая погоня в составе Хоппитта, Кухарки, Селесты, Эллен, Элис-и-Эмили в сопровождении Евангелины едва успела затормозить, бешено замахав руками, и выстроилась на берегу, свирепо глядя на детей. Те скучковались в центре пруда, по колено в воде, и оттуда вызывающе взирали на загонщиков.
Хоппитт, видимо, провозгласил себя генералиссимусом. Дворецкий повелительно махнул рукой и крикнул:
– Выходите! – И добавил фразу, которую Евангелина слышала от него чаще всего: – Да поживее!
– Нет, – ответила Линди и швырнула в него комком ила из пруда.
Вот так так! Комок попал Хоппитту аккурат по носу – бац! Но чувство собственного достоинства дворецкого осталось непоколебимо.
– Что ж, да будет так, – изрёк он. – Сами напросились.
Только теперь дети обратили внимание, что в ходе всей этой яростной погони он так и не выпустил из рук кастрюлю с кашей.
Пруд был довольно обширный, но мелкий и к тому же очень грязный. Дети сбились в кучку в самом его центре, решив твёрдо стоять до конца – хотя стоять твёрдо в этой жидкой грязи было затруднительно. Кухарка, Селеста, Эллен, Элис-и-Эмили и Евангелина рассредоточились, окружая пруд и отрезая детям путь к отступлению. Затем Хоппитт обошёл своё войско, раздавая своим солдатам наполненные кашей носки.
И закипела Битва.
По счастью, только Хоппитт умел хорошо попадать в цель. И когда носки попали в распоряжение детей, те тоже воспользовались ими как снарядами – с небольшой добавкой из жирной, чёрной грязи, просто ради интереса. Меткость детишек оказалась на порядок лучше, и скоро бойцы кухонной армии приобрели некоторое сходство с зебрами, обзаведясь чёрными полосами на лицах – только глаза яростно сверкали из-под кастрюль. Носки летали туда-сюда, но у кухонной армии начинка из каши была уже на исходе. Хоппитт доскребал остатки из кастрюли, пока дети, пользуясь передышкой, пытались помыть лица, в результате тоже становясь несколько полосатыми. Кроме того, водоросли наматывались им на руки и свисали с ушей, словно зелёные волосы, – но, по крайней мере, самая густая грязь с них стекала. Слуги на берегу умыться не могли, и их физиономии уже покрылись задубевшей коркой, как панцирем.
