В комнату, где я лежала, вошла пухленькая молодая женщина, а с ней – два широкоплечих охранника, вставших по обе стороны двери. Они здесь для того, чтобы меня защитить? Или для того, чтобы я не сбежала? Пышечка-коротышечка собиралась со мной заговорить, но, увидев, что потоки краски все еще текут у меня по щекам, раздумала. Она отошла в сторону и шепнула что-то в свой микрофон. Я поняла, что ее послали узнать, не стало ли мне лучше.
– Я хотела бы уехать домой, – сказала я, еще не понимая, смогу ли оторвать себя от кушетки, на которой лежала.
Ассистентка сердито посмотрела на меня.
– Вас проводят, как только передача закончится. Сейчас… это невозможно. У нас… есть правила… безопасности, и мы не можем… В общем, сейчас это невозможно. Так что пока отдыхайте.
Она потонула в бестолковых отговорках, схватилась за спасательный круг фальшивого сочувствия и сбежала. Только за ней закрылась дверь, появилась Ольга. Она стояла в дверях, скрестив на груди руки, не решаясь войти и не решаясь смотреть на меня. Зато я на нее смотрела, не отрывая глаз, вложив в свой взгляд все, что не имела возможности высказать словами. Ольга опустила голову. На эту уверенную в себе женщину, на гордую независимую амазонку, навалилось всей тяжестью предательство, которое она совершила и в котором только теперь отдала себе отчет. Она о нем сожалела. И она это высказала.
– Я в отчаянии, Алиса, – сказала она, и голос у нее дрогнул. – Я такого не хотела. Все это зашло слишком далеко. Мы должны были остановиться на цветах, рассказать тебе правду и предложить участвовать в передаче. У нас были хорошие намерения… Во всяком случае, у меня.
Я не нуждалась в ее извинениях и в ее предполагаемой симпатии тоже. Эта чужая, совершенно незнакомая мне женщина не представляла для меня никакого интереса.
– Все пошло не так. Вышло из-под нашего контроля. Я возражала против продолжения, но меня послали куда подальше, запретили тебе говорить, напомнили, что я обязана хранить секреты, потому что это прописано в контракте, и я дорого заплачу, если испорчу их проект. Они вложили слишком много денег в это… дело. Фабрис был неумолим.
– Ты хочешь сказать, что… продюсером передачи был Бланше?
Ольга покосилась на ассистентку, опасаясь, что зашла слишком далеко в своих откровениях. Ассистентка поджала губы, посылая ей молчаливое предупреждение. Но Ольга собрала остатки гордости, выпрямилась и больше на нее не смотрела.
– Да, – подтвердила она. – Мы с Кандис подали идею. Заговорили на худсовете и привели тебя в пример как человека, которому нужно помочь для того, чтобы выйти из изоляции. Идея никого не заинтересовала, кроме Фабриса. Он попросил сделать пилотный ролик. Понадобилась кандидатура. Мы стали искать, но… не нашли. Фабрис торопил. И тогда… Мы подумали, что можем совместить приятное с полезным, и… предложили тебя. Мы не задумывали ничего плохого, клянусь тебе. Речь шла только о пробном ролике. Было снято начало. Увидев первые кадры, народ в студии возбудился, решил, что в идее кроется большой потенциал, что этот проект может обновить формат реалити-шоу, поднять большой шум. Сразу же пригласили сценаристов, сняли пилот и предложили каналу, который мог бы им заинтересоваться. Там заинтересовались и сообщили, что хотят расширить проект, сказали, что пилот станет основой для целой серии передач. С этого момента мы уже ничего не решали. И я отказалась участвовать дальше. Я боролась, старалась остановить проект, можешь не сомневаться. Но я уже ничего не могла сделать, студии светили выгодные контракты. Нерешенной оставалась только одна проблема: главной героиней передачи не могла быть их собственная сотрудница, им бы никто не поверил. Тогда Фабрис вместе с этим каналом создали производственную компанию специально для новой серии передач.
А я подумала: так вот каким образом она за меня постояла, позаботилась, чтобы меня не уволили. Вот какое словечко она замолвила Бланше! Вот чего стоили похвалы Фантена! Все, все было фальшивкой! Меня ни для кого из них вообще не существовало.
Мне пришла в голову мысль, от которой мне стало совсем плохо. Но я слабым, едва слышным голосом все-таки сумела задать вопрос:
– Антуан? Ему какую отвели роль?
– Никакой! – чуть не закричала Ольга. – Он не имеет к этому ни малейшего отношения. Наоборот, из-за его вмешательства в твою жизнь весь проект мог пойти насмарку. Поэтому-то я и подталкивала тебя к нему. Сложись у вас все, передача бы провалилась, но не по моей вине.
Я ей поверила, но не успокоилась.
– Далия?
– Мы ей ничего не говорили. Ты ее знаешь… Она же такая… Она бы все запорола.
Ольга стояла и ждала, думала, что я еще о чем-то спрошу, и готова была мне ответить.
– Но ведь они не имели права снимать, правда же? – вмешалась медсестра. – Мы владельцы собственного изображения.
– Имели, – ответила Ольга со вздохом. – В нашем рабочем контракте есть пункт, который позволяет нашей компании снимать нас и распространять наши изображения.
Ольга хотела подойти ко мне поближе, но остановилась.
– Я знаю, ты никогда меня не простишь за то, что я была среди инициаторов этого отвратительного проекта. Но наш изначальный план не имел ничего общего с этим. И… да, я виновата. Я струсила. Я должна была наплевать на все их угрозы и поговорить с тобой, но я испугалась. Я в отчаянии. И совершенно искренне.
Она ждала, что я что-то ей отвечу, и, не дождавшись, ушла, опустив голову. Ей и вправду было стыдно. И возможно, все, что она сказала, было правдой. Но какое это имело значение теперь? Вокруг меня вертелось то, что они называли между собой «проектом». Они обсуждали меня на своих летучках, в то время как я, дремучая идиотка, прилежно трудилась и рада была поделиться со своими так называемыми подругами последними перипетиями своей истории. Они притворялись, что дружат со мной, добиваясь моей откровенности. «Собирали материал», как говорят профессионалы. Отбирали картинки, ища самые слезливые, от которых ахнет весь зал, когда они их покажут.
А я до конца своих дней буду терпеть последствия их бесчувствия и подлости. Для всех на свете я навсегда останусь синим чулком, жалким и ущербным. Картинки разбредутся по интернету. Но им-то это и нужно! Они хотели скандала, хотели шума любой ценой. А я? Я не вынесу того, что на меня будет валиться каждый день. Не вынесу, я это точно знаю.
И в моем сознании забрезжила некая, поначалу не совсем отчетливая мысль, но потом она прояснилась и показалась мне выходом: я могу покончить с собой. Пусть моя смерть будет на их совести, если только у них есть совесть. Да, это было единственное оружие такого жалкого существа, как я, такое же жалкое.
А хуже всего было то, что моя смерть будет им всем даже на руку. Все эти макиавеллианцы ею воспользуются, они не упустят выгоды от мрачной сенсации.
Нет, я должна им ответить, но ответить как-то по-другому. Направить свой гнев не на себя, а на них. Пришло время решиться! Но решиться на что?
