«Это очень эффективное решение для неясных внешних стимулов, – поясняет Корлет. – Когда вы не можете быть уверены, полезно бывает заполнять пробелы в знании предположениями. Вполне понятно, что заполнение этого пробела угрожающим предположением для нас полезно, потому что лучше среагировать на ложную тревогу, чем пропустить сигнал, который окажется критичным для выживания. Возможно, шизофрения и психоз – цена, которую мы платим за использование этой стратегии. Способность галлюцинировать – чрезвычайно полезна, если не перебарщивать».
Это объяснение имеет смысл в контексте неправильно интерпретированного звука или неожиданного движения теней в кустах. Но это, кажется, отличается очень сильно от голосов в голове, которые говорят связными предложениями.
«Один из взглядов на нейроанатомию восприятия и познания предполагает, что существует иерархия обработки, которая становится все более абстрактной с уходом от изначального стимула», – просвещает меня Корлет.
Звучит сложновато (для меня, по крайней мере), но, по сути, это значит, что внутри наших сенсорных систем – зрения, слуха, обоняния и остальных – существует много слоев активности мозга.
Например, в визуальной системе, когда мы движемся через эти слои, разные клетки будут отвечать за определенные визуальные свойства: вспышки света становятся силуэтами, которые становятся объектами, которые становятся полностью реализованным визуальным восприятием. Так работает на практике иерархия обработки.
«Все становится еще интереснее, когда мы доходим до части мозга, которая называется латеральной экстрастриарной корой, – продолжает Корлет. – Здесь находится верхушка визуальной иерархии. Здесь начинаются когнитивные процессы. Они помогают интерпретировать визуальные стимулы, информацию, собранную другими органами чувств, огромное количество ощущений, включая ваше ощущение себя. Если спросите меня, то я скажу, что смысл живет именно здесь».
Принципиально, что движение информации по этой пирамиде не одностороннее. Оно идет не от сенсорного аппарата к процессу осознания, а скорее то в одну, то в другую сторону – так высшие области мозга будто «спускают на места» свои указания.
Таким образом, мы можем думать о более сложных галлюцинациях (таких как голоса, говорящие связными предложениями, и ужасающие образы, которые никто другой не видит) как о результате дисбаланса в этой системе: когда высшие когнитивные процессы (исходя их существующих представлений о мире и нашем месте в нем) оказывают преувеличенное влияние на базовые процессы восприятия (те, что занимаются превращением света в объемы и тому подобным).
Теория состоит в том, что если этот дисбаланс становится выраженным, то мы буквально можем увидеть то, о чем думаем – а мысли наши часто заняты насущными нуждами или худшими страхами.
Это убедительная гипотеза, которая к тому же может помочь зарыть топор войны между биомедицинским и травма-информированным объяснением «психоза».
Каким образом?
Что ж, если верить Филипу Корлету, то наши убеждения и перцептивные заключения могут быть очень, очень чувствительны к степени неопределенности и неясности в мире, нас окружающем. «Когда перцептивная неопределенность выше, – поясняет он, – когда в системе больше шума, нам приходится больше опираться на уже существующие убеждения, чтобы разрешить эту неопределенность. Потому в конечном итоге все модели «психоза» (а также тревожности и ПТСР) сводятся к тому, что мы как организмы просто терпеть не можем любую неопределенность в отношении нашего будущего. Поэтому мы готовы на все – в том числе пережить ужасные симптомы, – чтобы избавиться от этой неопределенности. Галлюцинации и бред – это сказки, которые мы рассказываем себе, чтобы иметь возможность предсказать свое будущее».
Корлет стремится подчеркнуть, что травма – не необходимое условие для появления галлюцинаций, но эта теория тем не менее связана с наблюдаемым высоким количеством переживших травму людей среди психотических пациентов. «Если ваша модель мира в период бурного развития состояла в том, что вы не можете положиться даже на собственных родителей, что вам не на кого положиться, – приводит он пример, – это прямая дорога к огромному количеству неопределенности касательно других людей и ситуаций».
Конечно, если эта «теория предсказания» верна, то мы ожидаем, что люди будут галлюцинировать куда реже в периоды снижения уровня стресса и увеличения стабильности. И именно это мы раз за разом слышим из уст пациентов.
«Если у вас есть возможность каким-то образом уменьшить неопределенность – это часто помогает, – рассказывает Корлет. – Пациенты, слышащие голоса, часто говорят, что им помогает музыка. Суть не только в том, что ты отвлекаешься на другой аудиальный стимул, а в том, что музыка предоставляет упорядоченную структуру – в ней остается меньше места неопределенности, которая могла бы повлиять на восприятие реальности. Спокойная, предсказуемая обстановка, которая убирает неясность – и так снижает потребность полагаться на убеждения, – вероятно, может помочь людям реже слышать голоса. То же можно сказать и про бредовые идеи»
[116].
* * *
Уже смеркается, когда мы с Джаспером подходим к больнице и глядим на высокий забор по периметру. Я отмечаю то же сдавливающие чувство где-то в груди, что посещало меня два десятилетия назад, когда я впервые входил в психиатрическую палату.
Но когда мы оказываемся внутри, в светлом и просторном фойе, я с облегчением понимаю, что это все же больница, а не тюрьма. Просто больница с заметно усиленной охраной.
Джаспер ведет меня по коридорам, в стенах отражается эхо наших шагов. Мы преодолеваем череду запертых дверей. Я очень остро ощущаю, что у него есть ключи, а у меня, посетителя, – нет. Мне не то чтобы страшно, нет. Но мое внимание и инстинкты, без сомнения, приходят в боевую готовность. В голове мелькает мысль о том, что пациенты наверняка чувствуют то же самое.
Собрание людей, слышащих голоса, проходит в большой, хорошо освещенной комнате. Мы ждем, пока всех пациентов приведут из их палат, каждого представляют мне. Конечно же, они знали, что я здесь буду. На самом деле многие из них читали мой роман для больничного книжного клуба задолго до того, как я познакомился с Джаспером. Так что за мной закреплен почетный статус приглашенного автора. К счастью, расшаркивания длятся недолго. Я чувствую облегчение, когда один из мужчин разряжает обстановку анекдотом про пациента, психиатра, пищевую пленку и тестикулы. Пожалуй, не стоит приводить его здесь. Но это отличный анекдот.
Как только мы рассаживаемся за столом – Джаспер, я, еще один медбрат и примерно восемь пациентов – собрание начинается. Мы идем по кругу: люди представляются и рассказывают вкратце о голосах, которые влияли на их жизнь с момента предыдущей встречи. Очередь доходит до Джаспера, и он делает то же самое. Дело в том, что Джаспер по сей день слышит голоса.
Когда Джаспер впервые открылся группе насчет собственного опыта слуховых галлюцинаций, это было большое событие. Они встречались каждые пару месяцев уже около двух лет, когда Джаспер наконец признался. Он долго и мучительно размышлял, стоит ли так поступать.
