— До чего же осточертел этот дождь…
8 сентября 1985 года
Прежде чем покинуть кабинет, Васильев открыл тоненькую папку с делом семьи Тан. Это фамилия Теви.
За ее недомолвками в разговоре о родных он уловил не только застенчивость: в них чувствовалось и замешательство. Что, по сути, он о ней знал, кроме того, что она медсестра, сиделка, живет где-то в районе станции метро «Порт-де-ла-Шапель» и имеет допотопный «Ами-6»?
Тогда он докопался до документов иммиграционной службы.
Если Теви присутствовала там лишь в форме чисто административных данных (прибытие во Францию, прошение о подтверждении дипломов, запись в университет и так далее), то двое ее братьев были хорошо известны полиции. Родившиеся в 1958 году близнецы неоднократно подвергались арестам. Они руководили довольно мелкой сетью торговли наркотиками, но два года назад заинтересовались рынком проституции. Убогие гопники, ожесточенные своей иммигрантской участью и жаждущие обрести место под солнцем.
Васильев понял, почему Теви не испытывает особого желания рассказывать о них флику Рене…
Приезжая в Нейи, Васильев всегда бросал взгляд на припаркованный перед домом автомобиль Теви. Потрепанный кузов потускнел, все в нем отдавало ветхостью. На зеркале заднего вида болталась флуоресцирующая фигурка Будды, а передние и задние сиденья были покрыты азиатской тканью. Автомобиль напоминал жертвенник.
— Ваш «ами» столкнулся с автобусом? — спросил Васильев, когда Теви открыла ему дверь.
— А, да…
Она на мгновение задержала его:
— Обещайте, что не станете ругать Мсье!
Рене слегка растерялся.
— Подождите!
Теви уже направилась в гостиную, и Васильеву пришлось ее догонять.
— Он-то какое отношение к этому имеет?
Некоторое время Теви переминалась с ноги на ногу, а потом решилась:
— Я вам не говорила, потому что… В общем… Он захотел попробовать.
— Что попробовать? Порулить?!
— Он показал мне права!
— Выданные когда?
— В тридцать первом году. Немного устаревшие, верно. Но это законно!
— Где он… вел машину? На улице?
— Ну, сперва по аллеям парка.
— Там же играют дети!
Васильев был в бешенстве.
— Да, но в школе в это время шли уроки! К тому же я постоянно держала руку на тормозе. Чуть в сторону — и хоп! — я тормозила.
Она понизила голос, склонилась к его плечу:
— Вам я могу сказать: поначалу это было ужасно…
— Поначалу… Подождите… Он что, по-прежнему водит машину?
— Он делает большие успехи. Я хотела преподнести вам сюрприз, чтобы он как-нибудь повез нас с вами… Но…
Васильев ждал продолжения.
— По правде говоря, он не готов. Не уверена, что он мог бы проехать по городу за рулем, мне это представляется очень… рискованным.
Васильев опешил.
— Он попал в аварию?
— Нет! Он только зацепил бетонный столбик на углу улицы, ничего серьезного, вы же не станете его за это ругать. Он оплатил ремонт, мне надо только найти время, чтобы отвезти машину в мастерскую, вот и все…
Васильеву было крайне необходимо поговорить с Теви, но она уже убежала.
Даже Мсье заметил, что Рене стал приходить чаще, и прекратил журить его за редкие визиты. Теперь он только говорил: «А, вот и ты, малыш Рене, мне это приятно…»
Поступки Теви и Мсье тревожили Рене еще и потому, что у него складывалось ощущение, будто дело идет к концу. Во время обеда (азиатского, здесь питались только так) снова вспомнили Мориса Кантена, потому что в вечернем выпуске телевизионных новостей показали посвященный ему сюжет.
— Видать, странный он был субъект…
Эпизод с «Жокей-клубом», похоже, полностью испарился из памяти Мсье, как и само имя Мориса Кантена.
Потом во время игры в «желтого карлика» Мсье стал пропускать по два хода, вообще не делая ставки, или ставить дважды за один ход. Это было не бог весть что, но подобная забывчивость могла развиваться. Поначалу Рене улыбался Теви, которая тоже замечала. Потом он перестал улыбаться, просто старался играть с увлечением, однако тревожился, и это было видно. Они смотрели вечерние новости, и когда Мсье задремал, именно Теви взяла инициативу в свои руки:
— Да, он забывается немного чаще, чем прежде. Потому-то я еще даю ему порулить. В скором времени многое уже будет невозможно…
Васильев это понимал.
— Есть ведь и еще что-то, верно?
Теви кивнула, но ее сдерживала профессиональная тайна. В любом случае Рене не испытывал никакого желания узнать больше. Вдобавок он чувствовал, что его одолевает посторонняя мысль, а он не знает, что с ней делать.
Увидятся ли они еще с Теви, когда Мсье уйдет?
* * *
Божественный сюрприз: весточка от Анри!
И правда, сюрприз, а их не так уж много! Контракт на Констанцию выполнен превосходно, в рекордный срок, так что Анри должен быть удовлетворен. Поэтому дает ей новую работу!
Это была открытка с видом Парижа, отправленная из Парижа. Эйфелева башня. Ни текста, ни подписи, только марка и штемпель, датированный вчерашним днем.
Матильда по дорожке возвращается к террасе от висящего у калитки почтового ящика. До чего же она рада! Она рада работать, еще бы, все любят работать, к тому же она уверена, что Анри больше на нее не сердится.
Мсье Лепуатевен целыми днями торчит на своих грядках, возле изгороди, по пути она слышит, как он кричит: «Здравствуйте, мадам Перрен!» Она остерегается этого типа, как чумы, но сегодня она чувствует в себе некую игривость, так что пусть уж его: «Здравствуйте, мсье Лепуатевен!» — голос у нее звонкий, веселый…
Людо ходил вместе с ней и теперь резвится возле изгороди. Его привлекает присутствие мсье Лепуатевена. Может, тот чем-то подкармливает пса, когда меня нет поблизости? Интересно чем? Этот сосед какой-то мутный, неясный, она с самого начала не чувствует его.
— Ко мне, Людо!
Она продолжает свой путь к террасе.
Открытка означает, что завтра к полудню ей следует быть в телефонной будке. Всего изображений пять: какой-нибудь памятник, люди, улица или авеню, картинка сепией в стиле ретро или гора с видами в разных ракурсах. Определенному сюжету на открытке соответствует определенная телефонная будка поблизости от дома Матильды.
Она резко останавливается. Памятник — это какая будка?
В которую она ходила по поводу того типа с авеню Фоша? А по поводу Констанции? Вылетело из головы; ну ничего, вернется.
