Занзибар и Конго, одни названия которых окружены романтическим ореолом, не дали мне ровным счетом ничего. Аден, напротив, оказался чрезвычайно интересным. Впрочем, на первых порах знакомства с Аденским поселением многое подтверждало мои опасения.
Местность эта, как известно каждому, кто путешествовал вдоль побережья Красного моря, образована потухшим вулканом, который соединен с Большой землей плоской, почти невидимой песчаной полосой; на ней ни деревца, ни цветка, ни травинки; единственная растительность – это островки редких бесцветных кустарников, заплатами выделяющиеся на фоне пепла; ни земли, ни воды, кроме тех, что доставляют по тоннелю нескончаемой вереницей повозок на верблюжьей тяге; канализация в гостиницах и в клубе, в офицерской столовой и в частных бунгало – то есть повсюду – до сих пор устроена так, как в полевом лагере. Архитектуры просто нет, если не считать ряда водонапорных башен, сооруженных в неустановленную эпоху. По горному склону хаотично разбросаны бунгало, как мусор от пикников после банковских каникул. Гостиница не дешевле отеля «Торр» в Найроби; у блюд местной кухни всего два вкуса – томатного кетчупа и вустерского соуса; ванная комната представляет собой кабинку с подвешенной на веревке консервной банкой; в дно банки врезан клапан, облепленный сталактитами зеленой слизи; чтобы помыться, человек, стоя на скользком бетонном полу, должен дергать за веревку, тогда ему на голову и спину польется струя воды; за немалую доплату и только по предварительной договоренности воду могут согреть; у швейцара на лбу написаны криминальные наклонности; на террасе постояльцам не дают проходу менялы. Единственное роскошество, призванное компенсировать все вышеперечисленное, – это засаленное чучело какого-то морского зверя с явно выраженными признаками мужского пола, которое держат в сундуке и за определенную мзду торжественно извлекают под видом русалки. Таких гостиниц во всей Англии уже днем с огнем не сыщешь.
При знакомстве с Аденским поселением обнаружились и другие неудобные на первый взгляд факты, и в первую очередь – разделение его на два района. Все, что у меня описано выше, касается района под названием Стимер-Пойнт, а в трех милях от него расположен район Кратер, средоточие всей торговли, что еще теплится в наши дни. Со времени основания Аденской колонии центр был именно здесь. С трех сторон его окружают отвесные скалы, а с четвертой стороны находится бывшая гавань, давно занесенная илом и закрытая для судоходства. Здесь изначально располагалась резиденция наместника, ныне это гостевой дом для вождей арабских племен; здесь же находятся заброшенные казармы, сохранившиеся лишь частично, и англиканская, некогда гарнизонная, церковь в неоготическом стиле; в ней служит капеллан, который регулярно проводит воскресные мессы при полном отсутствии паствы. Этот усердный и бесконечно добрый человек, недавно приехавший из Бомбея, перевез меня из гостиницы в Кратер и поселил в своем просторном, но ветхом пляжном доме, который таксисты окрестили «бунгало господина падре». В Кратере до сих пор проживают чиновники из политического отдела администрации, а также с полдюжины британских торговых агентов и клерков; остальные – различного происхождения азиаты, которые компактно селятся в проулках между водой и горными склонами.
Городок отличает удивительное разнообразие народностей и одежд. Арабы представлены на всех ступенях цивилизации: от учтивых пожилых джентльменов на государственной службе – их выдают неизменные очки в золотой оправе, шелковые тюрбаны и потрепанные зонты с богато декорированной ручкой – до слегка растерянных бедуинов прямиком из пустыни; внешне эти совсем не похожи на благородных дикарей романтической литературы; одежда их состоит из полоски одеяла, обернутой вокруг бедер и подпоясанной кушаком, из-под которого торчит рукоять кинжала; черные волосы, прямые и жирные, на затылке собраны в лохматый пучок, а на лбу подвязаны тряпицей; росту невысокого, со слабо развитой мускулатурой; лица совсем без растительности или с легким пушком на подбородке, вид несколько ошалелый, не от мира сего, а шаткая, подпрыгивающая походка только усугубляет это впечатление.
Через британского чиновника из политического отдела я познакомился с милейшим арабом, который стал моим переводчиком и провожатым по Кратеру. Он привел меня в свой клуб, занимавший просторное большое помещение на верхнем этаже, где в разгар рабочего дня представители городской арабской элиты возлежали на диванах и жевали кат; оттуда мы перешли в арабское кафе, где собирается публика рангом пониже, но тоже не чуждая приятного досуга: привалившиеся к стенам завсегдатаи сидели в легкой прострации, жуя кат.
– У этих простых людей, – отметил мой спутник, – тоже есть свои маленькие радости.
Впоследствии я получил приглашение на чай от президента и совета клуба. На этот раз пучки ката были убраны: их место заняли тарелки со сладким печеньем и финиками, а также сигареты в металлических коробках. Со мной был мой друг-переводчик, но президент пытался говорить по-английски, что существенно осложняло беседу.
Меня представили примерно десятку арабов. Расселись мы в два ряда, лицом друг к другу. Официант принес поднос с чаем и бутылки лимонада. Разговор зашел о плачевном состоянии местной торговли.
Дела пошли бы на лад и всем было бы хорошо, приговаривали все, да вот только банки отказываются повышать лимит и сроки выплат по овердрафту. Я позволил себе заметить, что мы у себя в Англии испытываем те же затруднения. Все вежливо посмеялись. Европейцы, как мне объяснили, всегда раздобудут необходимые средства. Даже индусы, известные своей плутоватостью и ненадежностью, получают более значительные ссуды, чем арабы; а как прожить, если не брать взаймы? До моих собеседников дошел слух, что я пишу книгу. Не соглашусь ли я в своей книге убедить банк пойти им навстречу? Я обещал попробовать. (Обращаюсь к служащим Банка Индии, если таковые читают эту книгу: нельзя ли по возможности увеличить ссуды аденским арабам?)
Поговорили о Лондоне. Арабы сказали, что султан Лахджа там бывал и встречался с королем-императором. Поговорили о короле-императоре и милой принцессе Елизавете. Признаюсь, я не мастер вести подобные беседы. Разговор перемежался затяжными паузами. Одну из них внезапно нарушил сам президент:
– Мы все очень опечалены вашей потерей Эр-сто один
[105].
Я подтвердил, что это была ужасающая катастрофа, и добавил, что хорошо знал одного из погибших.
– По нашему мнению, очень прискорбно, – посетовал президент, – что погибло столько ваших просвещенных соотечественников.
Мне виделся в этом новый взгляд на ту трагедию.
Разговор снова зачах, и тут один из присутствующих, до тех пор не принимавший участия в беседе, встал и, выпростав рубашку из брюк, продемонстрировал шрамы на боку от недавней операции по поводу желчнокаменной болезни. Это был местный корреспондент одной из лондонских газет. Он поведал мне, что некоторое время тому назад отправил редактору иностранного отдела газеты полную родословную имама Саны, составление которой стоило ему титанических усилий. Известно ли мне что-нибудь об этой публикации и, если нет, не трудно ли мне будет по возвращении замолвить за него словечко на Флит-стрит
[106]?
