Она была настолько уверена в прочности их отношений, что пригласила Давида домой и познакомила его с Габриэлем. Тот был рад узнать в Давиде сына Виктории и Аарона Ситонов, их бывших соседей, которые «купили» умершего первенца Рафаэля. Вскоре после смерти маленького Рафаэля Ситоны переехали из Охель-Моше в Ромему, и связь между ними оборвалась. Теперь же благодаря Луне и Давиду знакомство возобновилось, и, поскольку семьи Луны и Давида были знакомы с давних времен, очень скоро состоялась помолвка.
Каждый вечер, когда Луна заканчивала работу в магазине, Давид забирал ее, и они отправлялись в один из многочисленных иерусалимских кинотеатров. После фильма они шли, обнявшись, к своей скамейке в городском саду и разговаривали. Луна рассказывала Давиду о сестрах и о своей глубокой любви к отцу. Он обратил внимание, что она почти никогда не упоминала о матери, но не спрашивал почему. Сам Давид избегал говорить о себе, и Луна снова и снова упрашивала его рассказать о своей жизни. Зато когда он наконец согласился и начал говорить, она уже не могла его остановить. Он рассказывал о своей семье, о британской армии, о войне, но больше всего о матери, к которой был особенно привязан.
После помолвки Луна стала своим человеком в доме Ситонов. Она не могла не обратить внимания на большую разницу в возрасте между отцом и матерью Давида.
– Мама познакомилась с отцом еще девочкой, – рассказал ей Давид. – Но в свои четырнадцать лет она была уже вдовой. Не успела она выйти замуж, как ее первый муж умер в эпидемию холеры. А какой мужчина возьмет в жены вдову? Только вдовец, как она, и с детьми. А где найдешь молодого вдовца? Вот ей и подыскали пожилого, старше ее на тридцать лет, и они поженились. Знаешь, мой отец не работал ни одного дня в своей жизни. Его сыновья, которые сбежали от службы в турецкой армии в Америку, присылали деньги, но этого не хватало. И когда у них с мамой родились свои дети, всех нас, как только нам исполнялось двенадцать, забирали из Талмуд-тора и посылали работать. Я работал в мясной лавке в Мекор-Барух у своего старшего брата. Потом он переехал в Хайфу, открыл мясную лавку в нижнем городе, возле порта, там, где, прости меня, шлюхи и бары для моряков, и забрал меня с собой. Я видел моряков, приплывающих на кораблях, слушал их рассказы о дальних странах, и мне хотелось того же. Когда мне было семнадцать, я услыхал, что в британскую армию мобилизуют солдат и отправляют их во флот. Мне хотелось попасть за границу, я не сознавал, что там идет война. И я подделал документы – вместо семнадцати лет написал восемнадцать.
– Как подделал?
– Вернулся в Иерусалим и пошел прямиком к мухтару в Зихрон-Тувия. Тогда можно было дать мухтару пару грушей, и он делал для тебя все, что попросишь. Ну вот он и переправил мой возраст. Меня мобилизовали и послали охранять базу британских военно-воздушных сил возле Расха-Никра. Я понял, что заграницу увижу только во сне, а море – из Расха-Никра. Однажды в лагерь приехал человек, который представился как Гад. Он сказал, что от имени «Хаганы» просит, чтобы мы добровольно вступили в Еврейскую бригаду британской армии. Что мы поедем в Европу и будем воевать с немцами. Но мне тогда было неважно, для чего, для меня это было приключение, возможность попасть за границу. Меня мобилизовали в стройбат и послали на курсы, где нас учили строить военные лагеря и разбирать мосты. Вместе со мной был мой друг из нашего квартала, Моиз Бехор.
– Он тоже хотел увидеть заграницу?
– Нет, – засмеялся Давид. – Он хотел сбежать от матери, которая здорово его допекала. Когда мы возвращались ночью, она поджидала его у двери и орала:
«Что приключилось, что ты пришел в такой час? Солнце уже восходит!» А когда он сказал ей, что призывается в британскую армию, она бежала за ним по улице и умоляла, чтобы он остался дома. Я не забуду, как бедняжка сидела на камнях прямо посреди улицы и рыдала. В ту минуту я думал, что у Моиза сердце из камня. – А твоя мама? – спросила Луна, захваченная рассказом. – Что она сказала?
– Моя мама ухаживала за моим старым отцом, а он заставлял ее работать на износ.
– А у Моиза и вправду сердце из камня?
– Из камня? – засмеялся Давид. – Да у него сердце из маргарина! Он золотой парень, я люблю его как брата, мы всю войну прошли рядом, в восьмом батальоне Монтгомери в Аль-Аламейне, в камуфляжной роте номер один. Мы сражались с армией Роммеля, которая шла захватывать Эрец-Исраэль. После завоевания Египта нас погрузили на корабли и отправили в Сицилию. Мы построили целый лагерь на севере Италии, а на следующий день прилетели немецкие самолеты и все разбомбили. Воздушные бои – прямо как в кино. Оттуда мы двинулись к Монте-Кассино. Итальянские фашисты засели на вершине горы, а мы были внизу. И так каждый день: мы пытаемся подняться на гору, а фашисты сбрасывают нас вниз. Пока не прибыли американские подрывники и не превратили Монте-Кассино в прах и пепел. Ну и фашисты сразу же сдались, не было у них охоты воевать, у этих ленивых итальянцев. Армия шла вперед, на Рим, и наш батальон дошел до Сиены и там остановился. Когда мы были в Сиене, снова появился Гад из «Хаганы», на этот раз с новым заданием: похищать амуницию у британцев и переправлять ее на грузовые суда, доставлявшие беженцев в Эрец-Исраэль. Мы прятали детей беженцев в лагере, а оттуда тайно переправляли их на корабли, и так помогали «Хагане».
– И все это ради приключений?
– Да нет, тогда это уже было не только приключением. Ох, Луника, чего мы только не пережили на войне. Только, ради бога, не подумай, что я строю из себя большого героя.
– Ты и есть мой герой, – Луна прижалась к нему.
– А ты моя принцесса, – он вобрал ее губы в свои, и она словно растворилась в нем.
Луна готова была целовать Давида бесконечно, никак не могла насытиться им. Она любила щекотание его усов, запах его одеколона, его манеру одеваться. Он всегда носил элегантные костюмы с галстуками в тон. Давид Ситон был обаятелен, элегантен, красив, а главное – с ним было интересно. Ей никогда не надоедало слушать его военные истории, а он охотно их рассказывал. Но когда он дошел до того периода, когда они были в Венеции, она почувствовала, что он больше скрывает, чем рассказывает, и стала приставать к нему с расспросами.
– Скажи мне, радость моя, – он пытался сменить тему, – как это получилось, что тебя до сих пор никто не похитил?
– Моя мать хочет выдать меня замуж, с тех пор как мне исполнилось шестнадцать, – фыркнула Луна. – Как-то привела какого-то богатого жениха из Аргентины. Я как только его увидела, убежала из дому. А мать сказала, что я ее опозорила. День-деньской мне твердит: выходи уже замуж, пускай кто-то другой о тебе заботится.
– Права твоя мама: пришло время, чтобы кто-то о тебе позаботился.
Давид заметил, конечно, что отношения у Луны с матерью натянутые, но ему вовсе не хочется вмешиваться. – Когда мама на меня сердится, – продолжает Луна, – она говорит: «Пусть твои дети ведут себя с тобой так, как ты ведешь себя со мной». Когда она мне в первый раз это сказала, я хотела бежать в Тель-Авив, к бабушке Меркаде, и попросить, чтобы она провела ливьянос и вылечила меня от недоброго глаза матери. Я стала кричать как сумасшедшая. А мать сказала: «Хочешь ты или не хочешь, но мы найдем тебе жениха, ты уже здоровая лошадь, пришла пора». И тут появился еще один дядечка, двадцати семи лет, не знаю, где она его откопала.
