LXX
Какой же смертный язык, о пресвятая Любовь, способен достойно воспеть тебя? Ты, прекраснейшая, преблагая, премудрая, происходишь из единства красоты, благости и премудрости Божией, и пребываешь в нем, и в него, по нему, как по кругу, возвращаешься. Ты, сладчайшая связь мира, посредство между небесным и земным, благостным умягчением преклоняешь горние добродетели к управлению теми, что ниже их, и, обращая мысли смертных к их первоначалу, их с ним сопрягаешь. Ты приводишь в согласие стихии, побуждая природу производить то, что рождается в преемстве жизни. Ты соединяешь разделенное, несовершенному даешь совершенство, неподобному – подобие, враждующему – дружбу, земле – плоды, морю – спокойствие, небу – животворный свет. Ты отец
{508} истинных наслаждений, милостей, мира, кротости, благоволения; ты враг грубой дикости, лени, – одним словом, ты всякому благу начало и конец. И поскольку тебе угодно обитать в цвете прекрасных тел и прекрасных душ и оттуда порой помалу являть себя глазам и умам достойных тебя видеть, думаю, что твоя обитель сейчас – здесь, среди нас.
Так удостой же, Господи
{509}, услышать наши молитвы, пролейся в наши сердца и сиянием твоего святейшего огня просвети нашу тьму и, как достойный вождь веры, покажи нам в этом слепом лабиринте истинный путь. Исправь обман чувств и после долгого блуждания в иллюзиях даруй нам истинное и прочное благо. Позволь нам обонять духовные ароматы, животворящие силу ума, позволь услышать небесную гармонию, столь согласную, чтобы в нас больше не нашлось места никакой разноголосице страстей. Упои нас от того неисчерпаемого источника радости, что всегда наслаждает и никогда не дает пресыщения и пьющему от его живых и прозрачных вод подает вкус истинного блаженства. Очисти лучами твоего света наши очи от туманного невежества, чтобы они больше не дорожили смертной красотой и знали, что вещи, которые они, как им казалось, видели, не существуют, а те, которых они не видели, существуют поистине. Прими наши души, сами себя тебе приносящие в жертву; сожги их на живом огне, пожигающем всякую бренную некрасоту, чтобы они, всецело отделенные от тела, соединились вечной и сладчайшей связью с божественной красотой, а мы, отлучившись от самих себя, как истинно любящие, могли преобразиться в любимого и, вознеся их от земли, получили доступ на пиршество ангелов, где, вкушая амброзию и нектар бессмертия, наконец умрем счастливейшей и животворной смертью
{510}, как некогда умерли те древние отцы, души которых ты пламенной добродетелью созерцания восхитил из тела и соединил с Богом.
LXXI
Бембо, до этого момента говоривший с таким пылом, словно был в каком-то восторге, наконец умолк. Он все еще оставался недвижим, с глазами, обращенными к небу, как бы в исступлении, когда синьора Эмилия, вместе с другими весьма внимательно слушавшая рассуждение с начала до конца, слегка дернула его за фалду и сказала:
– Смотрите, мессер Пьетро, как бы от таких мыслей и ваша душа не рассталась с телом.
– Государыня, – ответил мессер Пьетро, – это было бы не первым чудом, какие сотворила со мной любовь.
Тут синьора герцогиня и все остальные снова принялись настаивать, чтобы Бембо продолжил рассуждение. Каждый словно чувствовал в душе какую-то искру божественной любви, возбуждавшей его, и все хотели слушать еще и еще. Но Бембо подвел черту:
– Господа, я сказал все, что священное неистовство любви
{511} повелело мне сказать. Теперь, когда, похоже, оно больше не воодушевляет меня, я навряд ли сумею что-то прибавить. Думаю, любовь не хочет, чтобы мы дальше открывали ее тайны и чтобы придворный поднялся выше той ступени, которую я показал ему, как то было угодно самой любви. Возможно, далее распространяться об этом предмете уже непозволительно.
LXXII
– В самом деле, – сказала синьора герцогиня, – если немолодой придворный способен следовать по тому пути, который вы ему показали, разумным для него будет довольствоваться таким счастьем и не завидовать молодому.
– Дорога, ведущая к такому счастью, кажется мне настолько крутой, что, полагаю, мало кто сможет по ней идти, – заметил мессер Чезаре Гонзага.
Вставил и синьор Гаспаро фразу в своем обычном роде:
– Да, думаю, мужчинам этой дорогой идти трудно, а женщинам – невозможно.
Синьора Эмилия, рассмеявшись, погрозила ему пальцем:
– Синьор Гаспаро, вы то и дело принимаетесь за старое и обижаете женщин. Обещаю вам, прощения больше не будет.
Синьор Гаспаро ответил:
– Я не обижаю вас, говоря, что души женщин не так легко очищаются от страстей, как души мужчин, и не столь расположены к созерцанию, сколь это необходимо, по словам мессера Пьетро, чтобы вкусить божественную любовь. Нигде не написано, чтобы какая-либо женщина получила такую милость; зато мы знаем, что ее удостоились многие мужчины – как Платон, Сократ, Плотин
{512} и многие другие, а также и наши святые отцы, например святой Франциск, на котором пылающий любовью дух оставил священную печать пяти ран
{513}; и не иная добродетель, а только любовь могла восхитить святого Павла к видению тайн, о которых непозволительно говорить человеку
{514}, и лишь она же могла показать святому Стефану отверстые небеса
{515}.
