– Это будет просто его слово против моего, а ты знаешь, что говорят про пентюхов!
– Что они лояльны, но легковерны? – предположила Пуки.
– Эй! – возмутился я.
Паттикин улыбнулась:
– Нет, я имела в виду другое определение. Когда я уйду отсюда, я расскажу своей газете мою версию этой истории. Я могу сказать все, что захочу. И мой жук-фотограф меня поддержит. Он сидит в этой комнате уже несколько часов.
Пуки усмехнулась, продемонстрировав все зубы.
– Боюсь, у меня очень плохие новости о вашем фотографе, – сказала она. – Войдя сюда, я провела небольшую борьбу с вредителями. Так сказать, сопутствующий ущерб. Извини.
Паттикин была явно ошарашена, однако не желала сдаваться.
– У тебя нет свидетелей, которые могли бы это подтвердить. Это будет выглядеть… не слишком красиво.
– Не совсем, – возразила Пуки. – У нас есть свои свидетели. Ребята?
Уховертка высунулась из-под кровати и помахала ногой. Уховертки способны слышать, а затем дословно повторить многочасовые разговоры. Бесценные работники, незаменимы на судебных процессах. Жук-фотограф выглянул из-за фонаря. Паттикин посмотрела на них и мгновенно сникла. Между тем Пуки продолжила:
– Итак, у меня есть доказательства того, что ты пришла сюда под ложным предлогом, в попытке уличить мистера Скива в акте разврата и коррупции. Возможно, в твоей сумке даже есть мешок с монетами. Я как раз собираюсь собрать небольшой фотоальбом, содержащий наш взгляд на то, что произошло здесь сегодня утром. Я сделаю два экземпляра, один для нашего офиса и один дополнительный. Какова будет судьба второго, зависит от тебя. Он может быть включен в следующий ежедневный брифинг или же может исчезнуть навсегда.
Паттикин взяла плащ и закуталась в него.
– Что вам нужно?
– Кто прислал тебя сюда? – спросил я. – Чего они хотят? Почему они пытаются опорочить меня? Это они стоят за другими клеветническими статьями, которые я видел?
Паттикин покачала головой:
– Публикуй и вали к черту, – сказала она. – Ты не можешь сделать со мной ничего хуже того, что было бы со мной, расскажи я тебе то, что ты хочешь знать.
Я с сожалением посмотрел на нее:
– Значит, ты не собиралась сказать мне, кто нас подслушивал?
Паттикин одарила меня презрительной улыбкой:
– Значит, то, что говорят про пентюхов, правда.
– И то, что говорят про извергов, – сказала Пуки, понизив голос до вкрадчивого мурлыканья. Ее желтые глаза, казалось, блестели собственным светом. – Может, тебе лучше уйти отсюда, пока у тебя все еще есть ноги?
Паттикин не нужно было уговаривать. Она тотчас последовала ее совету. Глядя одним глазом на Пуки, она попятилась к двери, нащупала за спиной защелку и выскользнула в коридор. Как только она ушла, я обнаружил, что мои мышцы напряжены, как камень. Я приложил все усилия к тому, чтобы расслабиться.
– Спасибо, Пуки, – сказал я.
– Не за что, – хмуро ответила она. – Я в великом долгу перед тобой и кузеном Аазом, хотя эта услуга стоит десятка подобных с вашей стороны. Я лгала, воровала, убивала, похищала людей, я взяла последнюю нитку бус у слепой искалеченной старухи. Я вытворяла на Извре такие вещи, о которых не расскажу тебе даже под пытками, но у меня есть два твердых правила: я никогда не присматриваю за детьми и никогда не участвую в политике. Вот почему.
Глава 20
Как вы могли подумать, что я лгу?
Пиноккио
Пуки отправилась домой с уховерткой и жуком-фотографом, надежно спрятанными в рюкзаке. Я вышел на бледный рассвет и зашагал к редакции «Вечерних слухов». Как и сказала Паттикин, бизнес по сбору новостей не ждал рассвета, чтобы начать работу. Редакция «Слухов» выглядела точно так же, как и редакция «Утренних сплетен», за исключением лиц репортеров, наборщиков и редакторов. Я спросил главного редактора.
– Ромзес Белигер, – представился высокий типп, выйдя из кабинета, чтобы пожать мне руку. – Чем я могу вам помочь?
– Вы можете прекратить попытки оклеветать меня или мой народ, – сказал я без предварительных расшаркиваний.
– Прошу прощения? Вы уверены, что вам нужен именно я?
То, как он формулировал свои предложения, подсказало мне, что я нашел своего идеального грамматика.
– Только если вы тот, кто заправляет этот газетенкой.
Ромзес выпрямился в полный рост.
– Простите, не понял?
Я посмотрел на него сверху вниз.
– Можете не извиняться. Я прощу вас и так, если вы откажетесь печатать подробности фальшивой попытки соблазнения, недавно совершенной против меня одной из ваших журналисток.
– Одна из моих журналисток пыталась вас соблазнить? Кто?
– Паттикин Локхарт.
Ромзес покачал головой:
– К сожалению, вынужден огорчить вас, сэр, но никто с такой фамилией здесь не работает.
– Что? – спросил я. Нащупав в сумке на поясе карточку, которую она мне дала, я выудил ее и передал Ромзесу. Тот брезгливо взял ее, как если бы это был плавник дохлой рыбы.
– Это подделка, сэр, – сказал Ромзес, возвращая ее мне. – Клянусь, у меня в редакции нет никого с таким именем.
– Но она сказала… – Я понял, что проявил легковерие, причем во многих отношениях. – Кто-то прислал ее ко мне. Мы договорились о личной встрече…
– Вот как? – спросил Ромзес, и в его светло-карих глаза вспыхнул свет битвы. – Расскажите мне все об этом.
– Нет! – решительно отрезал я, не желая окунаться в куда более серьезные проблемы, чем я уже имел. Я должен был вырвать у него признание, что это он подослал ее, чтобы поймать меня в ловушку. – То есть она не приносила вам материал для статьи обо мне?
– О да, мы получили его от человека с таким именем. Мои работники уже вставляют его в сегодняшний номер. – Он указал на типографскую машину, урчащую в дальней части редакции.
– Вы не можете это напечатать! – воскликнул я.
– Я не хочу, чтобы наша газета была единственным дайджестом в городе, который этого не сделал, – хмуро заявил Ромзес. – История уже получила огласку.
– Уже? – переспросил я. – Как? Где?
Приподняв бровь, Ромзес посмотрел на одного из клерков, вскрывавших конверты за письменным столом у двери.
– Даг, пришлите мне сегодняшние «Утренние сплетни».
Молодой типп взял свернутую газету и послал ее к нам. Та со шлепком упала в руки Ромзеса. Он развернул первую страницу и показал ее мне. Пока я ее читал, мой гнев грозил извержением, как растревоженный вулкан. Это был отчет о первых нескольких моментах моей встречи с Паттикин, но с того момента, как она сбросила плащ, он превратился в тошнотворно-стыдливое и вместе с тем натуралистичное описание любовного свидания, причем я был представлен его добровольным участником, если не главным инициатором. Материал не был написан самой Паттикин, а помечен как «пересказ», записанный с ее слов Миллиган Стемплемайер, штатным репортером. По крайней мере, картинок не было.
