Я нерешительно начал свою вступительную лекцию. Режиссер слушал. Когда я рассказывал о желании немцев расширяться на Восток, на его губах мелькнула улыбка. Я всегда говорил «немцы», а не «нацисты». Когда я упомянул о насильственном принуждении евреев к сотрудничеству с их убийцами – для облегчения процесса ликвидации, режиссер посмотрел мне в глаза.
К тому времени, как я закончил говорить, мы уже почти доехали. Режиссер попросил остановиться возле городской железнодорожной станции Аушвица в нескольких километрах от концлагеря. Он вышел из машины и сфотографировал фасад здания, рекламные щиты и людей, ждущих поезда. Я стоял рядом, пытаясь угадать, о чем будет фильм. Меня переполняло любопытство.
Перед самым въездом в концлагерь он повернулся ко мне и сказал:
– Прежде чем мы начнем, я хочу поблагодарить вас за то, что вы нас сопровождаете. Я понимаю, что момент непростой.
Я благодарно кивнул. Как легко подпасть под власть другого – так крыса соскальзывает по смазанному жиром желобу ловушки.
Режиссер был невероятно дотошным. Таких подкованных клиентов у меня еще не было. В Аушвице I мы задержались надолго. Останавливались в каждой точке маршрута, в бараках, в изоляторах, в комнатах немецких охранников, в комнатах капо, в лазарете и около расстрельной стены. Время от времени режиссер задавал короткие наводящие вопросы, но в основном смотрел, фотографировал и снимал видео.
Девушка почти не разговаривала, она шла чуть позади нас, склонив голову, и интереса не проявляла, будто это место ей было уже знакомо.
В Блоке 11 режиссер задержался возле пыточных, внимательно оглядел камеру, в которой заключенные сутками стояли вплотную прижатые друг к другу, не имея возможности сесть, пока не умирали от истощения, а также камеру, в которой их привязывали к железному шесту и избивали. Не было нужды что-то объяснять, режиссер явно хорошо изучил тему еще до поездки. Как сообщила мне Лиза, это был последний этап перед съемками.
Мы надолго задержались перед развешанными в коридоре фотографиями узников. Режиссер останавливался перед каждой, смотрел на лица. Я шел следом, и меня эти лица тоже гипнотизировали. Я рассказал, что на ранних этапах существования концлагеря немцы еще утруждали себя фотосъемкой заключенных, в основном поляков, но когда сюда стали прибывать евреи, предназначенные к истреблению, – бросили из практических соображений. Иногда в качестве исключения фотографировали узников с типично семитской внешностью, как правило людей с особо длинными носами, – с целью пропаганды. Большинство убитых евреев остались безымянными, никто и не думал записывать их имена, как никто не записывает имена коров, привозимых на бойню.
– Но коров едят, – заметил режиссер, – их мясо тщательно готовят и сдабривают приправами. В этом есть своего рода уважение, – и снова повернулся к фотографиям.
Лиза остановилась в отдалении от нас, в самом начале коридора. Режиссер оторвался от снимков и подошел к ней. Спросил по-немецки – я более или менее понял, – почему она не ходит с ним и не помогает. Она сказала, что это ужасное место, и ей тяжело здесь находиться.
– Но у нас фильм, – сказал режиссер. – Это материалы, работа, – и сжал руку в кулак.
Она подняла голову и в несколько шагов преодолела коридор. Ноги у нее были длиннющие.
Мы вошли в Блок 10, павильон медицинских экспериментов, и я описал опыты, которые проводили доктор Карл Клауберг и доктор Хорст Шуманн. Рассказал, как они изучали новые методы стерилизации, делая инъекции в шейку матки женщинам и облучая рентгеном мужские яички, как разрушали мышечную ткань для анатомических исследований, как изучали смертельные вирусы, вводя их заключенным.
Я видел, что помощнице вот-вот станет дурно, но режиссер стоял и слушал как ни в чем не бывало.
– Где работал доктор Менгеле? – спросил он.
У него что-то не сходилось в картине концлагеря, и я видел, что это его беспокоит.
Я объяснил, что Менгеле проводил свои эксперименты в основном в Биркенау, и режиссер попросил меня не забыть показать ему те самые бараки, когда мы туда доберемся.
– Еврейские врачи тоже здесь работали, верно? – спросил режиссер, заглянув в блокнот.
– Верно, – ответил я и назвал несколько имен. – Их заставляли немцы.
Он кивнул – как мне показалось, удовлетворенно.
Когда мы покидали Аушвиц I, я был совершенно измучен. Режиссер с головой ушел в детали – я не встречал такой скрупулезности ни у кого, кроме самого себя, и предполагал, что в Биркенау он будет продолжать в том же духе. Плотное расписание требовало двигаться дальше. Однако уже настало время обеда, я проголодался. Экскурсанты обычно привозили с собой ланч-боксы и угощали меня, но на этот раз мы оказались без еды. Я терпеть не мог покупать что-то в кафе на выходе из концлагеря, но выбора не было. Я взял себе бутерброд и сок, предложил и режиссеру с помощницей, но те сказали, что им достаточно воды из бутылок, а поедят они вечером.
– Нам стоит поспешить, – сказал режиссер.
Мне не понравилось, что он меня подгоняет, но я промолчал. Когда мы стояли у входа в Биркенау, я снова почувствовал, как земля уходит из-под ног, сделал глубокий вдох, глотнул сока и строго сказал себе: «Ты же профессионал!» Я ни на минуту не забывал, что это вы послали меня сюда, что я ваш представитель и мне нельзя вас подвести.
– Вот оно, знаменитое место, – провозгласил режиссер и принялся смотреть на уходящие вдаль рельсы, будто через объектив камеры.
Я думал о своих первых посещениях Аушвица, когда я стоял здесь, уверенный в себе и полный сил, и безупречно выполнял свою работу. Но за прошедшие годы нервы мои, вместо того чтобы закалиться, значительно поизносились, а теперь и вовсе пришли почти уже в полную негодность.
Немец прихватил с собой подробный список объектов, которые хотел бы посетить – платформа, где производилась селекция, руины строений, в которых осуществлялась ликвидация, женский лагерь и мужской лагерь, семейный лагерь, цыганский лагерь, нужники, лазарет, барак близнецов, вторая газовая камера и второй крематорий (первая газовая камера и первый крематорий находились в главном концлагере, который мы уже видели), третья газовая камера и третий крематорий, склад «канада», где сортировали отобранные у заключенных вещи, а также стоящие дальше всех газовая камера и крематорий за номерами четыре и пять. Он также попросил меня показать, где располагались оркестры, сопровождавшие по утрам заключенных, где стояли виселицы, куда именно евреи направлялись, пройдя селекцию, и многое другое. Мы посетили все места из его списка. Это было похоже на изнурительный экзамен. Режиссер фотографировал и задавал краткие уточняющие вопросы. Я заметил, что иногда он фотографирует и меня, но значения этому не придал. Было даже лестно, что режиссер видит во мне интересный объект для съемки. Работа с ним стала для меня настоящим вызовом – еще ни один экскурсант не задавал мне таких глубоких вопросов, не демонстрировал таких обширных познаний. Однако на все его вопросы у меня находились ответы, и я был этим горд.
