– Бегите ко входу, пусть вызовут скорую, ему плохо! – крикнул надо мной врач.
– Не надо, – сказал я. – Сейчас встану. – И, собрав волю в кулак, поднялся.
От неимоверного усилия загудела голова.
– Давайте продолжим, – сказал я, и мы зашагали туда, где из трубы вылетали языки пламени.
К моему приходу все подготовили – душок, пробивающийся сквозь ароматы природы, стайка упитанных птиц отдыхает в траве на опушке леса и ровненько-ровненько выстроилась очередь, чтобы спуститься по лестнице. Папа скоро придет, не волнуйся. Там нам дадут попить и поесть. Я тоже хочу пить, там люди нам помогут.
– Посидите здесь, – выдавил я из себя. – Я вам объясню, что там было. Все факты изложу.
Доктор сидел у моих ног и смотрел на меня с тревогой. Мне протянули бутылку воды. Они и правда волновались обо мне. Я довел свой рассказ до конца. Ничего не сократил. Что случилось, мама? Почему ты раздеваешься? Я тоже разденусь, мама. Этот дядя говорит, что мы примем душ, а потом нам дадут поесть.
– Из этого зала, – я слышал себя, словно издалека, – их перевели в зал уничтожения – большой прямоугольник, который вы видите здесь. Затолкали их внутрь. Когда за последним заперли дверь, работа была считай что сделана. Дальше оставалось только вычистить грязь.
Вечером мы провели с детьми заключительную беседу. Завтра они улетали в Израиль.
– Что вы вынесли для себя из этой поездки?
Я ненавижу этот вопрос, но задавать его обязан. Дети устали, в мыслях они уже дома, в своих комнатах, в своих постелях, они счастливы, что им есть куда возвратиться. Свет в конференц-зале бизнес-отеля с фиолетовым ковром во весь пол слепил меня. Я надеялся, что хоть кто-то ясно объяснит, чем мы тут занимались. Слушал детей, прищурившись. Я знал, что кажусь им странным и что мой обморок в Аушвице они не забыли.
– Надо быть сильными, – сказал кто-то.
– …сильными евреями.
– …нравственными, но сильными.
– …сплоченными.
– Нельзя забывать.
– Надо оставаться людьми.
Все это я уже слышал, все это я знаю наизусть.
– Да, кто-нибудь еще, последний? – спросила директриса.
Поднялся парень, сидевший с краю.
Я пригляделся к нему – высокий, в очках. Мускулистый. Не знаю почему, но я знал, что этот парень скажет что-то важное.
– Я думаю, что, для того чтобы выжить, мы должны тоже быть немножко нацистами, – заявил он.
Это повергло присутствующих в смятение. Правда, не слишком сильное – парень всего-то высказал взрослым то, о чем дети обычно говорят между собой. Учителя притворились, что они в шоке, и стали ждать, что я отвечу, сделаю за них черную работу, расправлюсь с монстром, которого вырастили они и их родители.
Мальчишка выглядел вполне благополучным – ребенок из хорошей семьи, с любящей мамой и порядочным папой.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я его.
– Что надо уметь убивать без пощады. Если мы будем слишком мягкотелыми, у нас нет шансов.
Кое-где из зала донеслись слабенькие возражения, но не более того.
– Но ты же не призываешь убивать невинных? – уточнила директриса.
Мальчишка на секунду замер, прикидывая что-то в уме. Он явно был из тех, кто слов на ветер не бросает. Он ответил:
– Иногда нет выбора, приходится бить и по гражданскому населению. Террористов трудно отделить от мирных жителей. А ребенок, который сегодня ребенок, завтра может стать террористом. Это битва за выживание – или мы, или они. Мы не позволим, чтобы такое снова с нами произошло.
Это были они – шепотки с задних сидений автобуса, вырвавшиеся из плена, окрепшие в устах этого мальчишки. Упустить такой шанс я не мог.
– Почему именно нацистами? – спросил я. – Почему не американцами, русскими, англичанами? Ведь в конце концов именно они победили в войне.
Мальчишка подумал. Только не подожми сейчас хвост.
– Потому что эти пошли до конца, – ответил он.
В зале стало тихо. Я склонил голову и немного постоял так – минута молчания в память о всех нас.
– Никто не обязывал нас привозить вас сюда, – наконец сказал я. – Мы могли бы отвезти вас в Париж – посмотреть дивные бульвары, или в Италию – попробовать самой вкусной в мире еды, или в Лондон – сходить в театр, или в Египет – посмотреть на пирамиды… или поесть сладостей на рынках Марокко, или посетить футбольный матч в Барселоне, или послушать, как афинские певцы жалуются на разбитое сердце. Но мы привезли вас сюда. На место массового убийства. И я думаю, мы выполнили свою задачу. Вы поняли, что миром правит сила. Сила и только она. И я не стану лицемерить, не буду изображать святую простоту. Именно так – сила. Ударить. Расстрелять. Уничтожить другого. А слабость превращает нас в скот, в овец для убоя, зависящих от милости тех, кто в любую секунду, стоит лишь захотеть, может отрубить нам головы, удушить нас, содрать с нас нашу одежду и нашу честь, надругаться над нами любым способом, какой только придет на ум; хорошенько настроив свет, чтобы фотографировать нас растерзанными, изрезанными, изнасилованными, обезображенными, и все это под звуки музыки, превращая наш ужасный конец в веселое представление. Все в мире условно и, следовательно, не стоит ни гроша. Культура, мода, разговоры, улыбки, дружба, мнения, письма, музыка, спорт, еда, любовь – все это не имеет значения. Это – тонкий слой сахарной глазури, который растает от одного-единственного плевка в лицо. Да, достаточно будет одного плевка в лицо. Уважаемые учителя, вы можете сообщить школьному руководству, что наставление усвоено. Только сила. Без совести, без ненужных приличий, без колебаний. Они лишь травят душу и мешают действовать. А мы не можем позволить себе ни минуты слабости, потому что тогда у нас заберут все. Надо быть немножко нацистами. Наконец-то кто-то это сказал. Вы усвоили урок, детишки. Молодцы.
Больше не говорил никто. Дети отводили от меня глаза. Когда я ушел, они уже бренчали на гитаре «Весь мир – узкий мост». Потом затянули сентиментальный хит какого-то нового певца. Они пели до глубокой ночи, тешили свои души. Их путешествие подошло к концу.
Редактура была наконец доделана. Книга вышла в свет, и вы организовали в мою честь презентацию в конференц-зале неподалеку от Иерусалимского леса. Я почти слово в слово помню великолепную речь, которую вы мне посвятили. Помню, как вы стояли перед собравшимися, прямой и элегантный, и говорили о нас, о тех, кто несет на себе бремя Памяти. Вы восхищались тем, с какой невероятной тщательностью прописаны в моей работе детали, позволяющие читателю постичь суть процесса уничтожения людей в концлагерях: «Без глупых лозунгов, без пустопорожней болтовни, но с помощью фактов, которые чем дальше, тем яснее проступают во всем их ужасе».
Я поблагодарил вас за теплые слова. Руфь сидела в первом ряду, и я видел, как светится в ее глазах гордость за меня. Руфь убедила меня сбрить бороду и прилично одеться. Моя мать сидела рядом с ней. Зал не был полным, но я был признателен всем, кто пришел. Потом артистка – я ее не знал – спела на идиш под аккомпанемент скрипки.
