Их музыка поднималась, опускалась, затем снова поднималась, одновременно настойчивая и величественная. Оглядываясь назад, на серое мерцание Священного окна, он задавался вопросом, какие боги слушают ее, если вообще слушают.
Один из них, конечно же, слушал, хотя и не через Священное Окно. В зале находился Хряк. Воспоминание о Шелке и о том, что Шелк сказал ему в разрушенной вилле Крови, вернулось еще более живым, чем когда-либо.
Солнечный свет, пойманный и сконцентрированный в широком отражателе из яркого золота, сделал свое дело. От огромной упорядоченной груды кедра на алтаре поднялась струйка дыма. (Дерева хватит, чтобы построить хороший маленький домик для какой-нибудь бедной семьи, невольно подумал он.) Белая нить утолщилась. Когда гимн достиг крещендо, появился крошечный язычок пламени.
— Встаньте, — прошептал Пролокьютор, — и примите мое благословение.
Он встал, повернулся лицом к трону и склонил голову, в то время как мягкая правая рука Пролокьютора чертила и повторяла над его головой знак сложения, а заунывный голос Пролокьютора произносил самое длинное благословение в Хресмологических Писаниях, с необычным ударением на каждом втором или третьем слове.
Когда благословение закончилось, он прошел мимо алтаря к амбиону. Ему предстояло многое сказать, и времени для этого было мало; но было бы гораздо легче, если бы он мог каким-то образом связать это с Писаниями. Выдохнув: «Помоги мне, о Загадочный Внешний», он открыл их наугад.
«Проще всего было бы признать, что миф не является ни безответственной фантазией, ни предметом взвешенного психологического анализа, ни чем-то другим, подобным. Он совершенно другой и требует, чтобы на него смотрели открытыми глазами».
[153]
Вздохнув с благодарностью, он закрыл великолепный, усыпанный драгоценными камнями том и отложил его в сторону.
— Через минуту, — сказал он, оглядывая собравшихся, — мы принесем наши дары бессмертным богам. Мы будем умолять их говорить с нами через их Священное Окно...
Послышалось явственное жужжание разговоров. Он стоял молча и хмурился, пока не стало тихо.
— И мы попросим их говорить через внутренности животных, которых мы им дадим. Нам легко — слишком легко — забыть, что они уже говорили с нами, задолго до того, как родился самый старый человек, который слышит меня.
Мне кажется, боги говорят, что существуют различные формы знания, одной из которых является миф, и что мы не должны смешивать их. Всегда есть искушение отбросить знание — это делает жизнь намного легче. Вполне возможно, что сегодня боги предупреждают нас: необходимо сохранить именно тот вид знания, который мы больше всего склонны отбросить, то есть знание о том, что каждая вещь есть она сама, а не какая-то другая. Мужчина говорит, что все женщины одинаковы, а женщина — все мужчины одинаковы. Тот, кто воображает себя мудрым, говорит, что человек может знать только то, что он видит, или что никто вообще ничего не может знать, и таким образом избавляет себя от большого труда размышления ценой своей неправоты.
Он взглянул на огонь алтаря, прикидывая, сколько еще осталось времени.
— Давайте посмотрим на миф о том, что Пас хочет, чтобы все покинули этот виток и отправились в один из внешних витков. Среди вас не может быть никого, кто не слышал бы его в той или иной форме, возможно даже из уст самого патеры Шелка. Я бы, конечно, предположил, что это было сказано, с большей или меньшей степенью конкретизации, авгурами, стоявшими за этим самым амбионом.
Снова послышалось жужжание разговоров. Постукивая пальцами по бокам скульптурной волны из оникса, которая была амбионом Великого мантейона, он ждал, когда оно утихнет.
— Неужели это просто ложь? Нет, это миф. Может быть, это просто забавная фантазия? Нет, опять же нет. Это всего лишь миф. Является ли это точной и достоверной констатацией факта, как если бы я сказал, что Его Высокопреосвященство, который позволяет мне говорить с вами сегодня вместо него, является мудрым и хорошим человеком? Нет, это миф.
Он сделал паузу, чтобы вытереть вспотевший лоб.
— Когда патера Шелк спускался на первый посадочный аппарат в туннелях под нашим городом, он увидел на последней ступеньке следующие слова: «Лучше всех послужит Пасу тот, кто спустится». Эти слова были высечены на каменных ступеньках по приказу самого Великого Паса. Ясно, что те, кто таким образом спустился, стоят выше всего в глазах Паса, и я верю, что выше всего и в глазах его отца. Из этого легко понять происхождение мифа. Но вы, к кому я обращаюсь, жители этого священного города, которые не спускаются вниз, тоже служите ему.
На алтаре уже трещало пламя, и голос огня звучал почти так же громко, как и его собственный. До его ноздрей донесся ароматный запах дыма.
— Писания не говорят об этом в том отрывке, который мы прочли, но если бы мы прочитали другой — тот, который я часто читал, — они бы сказали нам, что боги требуют служить им одним способом в одно время и другим — в другое.
Он надеялся увидеть кресло генерала Мята в одном из проходов, но не нашел его. Говоря последние слова, он обнаружил ее в конце четвертого ряда; вероятно, ее перенес на это место слуга, который откатил инвалидное кресло в сторону. Бизон сидел рядом с ней, глядя прищуренными глазами, а на него самого глядел Орев, взгромоздившийся на карниз.
— То же самое и с нами. Не так давно наш долг состоял в том, чтобы уйти, сесть на посадочные аппараты, пересечь бездну и попасть на Синюю или Зеленую. Многие из нас так и поступили, и это было угодно богам. А теперь они хотят, чтобы те из вас, кто не ушел, остались — остались на неопределенный срок, по-видимому, на всю оставшуюся жизнь.
Бизон кивал и улыбался, его зубы сверкали в черной бороде.
— Две ночи назад я беседовал с одним божком, который сообщил мне об этом и велел рассказать вам, что я и делаю сейчас. Я бы пренебрег своим долгом, если бы не сделал этого, имея такую возможность. Вместо этого я исполнил его и молюсь о благословении богов, особенно Внешнего и Шелка, в грядущие дни.
Говоря это, он наблюдал за Хряком, но если выражение лица Хряка хоть немного изменилось, он этого не увидел, поскольку расстояние между ними было слишком велико. Теперь к амбиону подошел почтенный авгур с блестящим жертвенным ножом на черной бархатной подушке. Жар алтарного огня был почти осязаем.
— Мы готовы, патера, — прошептал авгур.
— Нет. — Когда его рука сомкнулась на украшенной драгоценными камнями рукояти, еще два авгура вывели огромного серого жеребца в центральный проход.
